Поэтому однажды ночью, когда Амир, изнуренный каждодневными заботами, заснул очень рано, Касим выбрался из его покоев через веранду, ведущую в сад, не желая привлекать к себе внимание стражников. С некоторых пор тот выход перестали стеречь, видимо, новому рабу уже более или менее доверяли. Стащить ключи от камер у спящего надсмотрщика в караульне не составило труда. Он быстро нашел ту, где держали здоровяка-англичанина. Наложник лежал на соломенной подстилке и выглядел не так хорошо, как несколько дней назад, когда Касим увидел его впервые: опухшее лицо с кровоподтеками, воспаленный нос, полузакрытые глаза, разодранная плетьми спина.

Он не успел сказать ни слова — Касим оказался рядом почти мгновенно. Несколько прикосновений к его шее, чтобы перебить кровоток ⁵, — и вот уже жертва задыхается и хрипит, царапая себе руками горло в попытках ухватить спасительный глоток кислорода. Через две минуты все было кончено.

Второго — блондина — Касим также убил. На всякий случай. Он не хотел, чтобы с калифом что-то случилось. И почему — он пока и сам не знал. Просто не хотел.

Наутро поднялась суматоха, стражники подняли тревогу, калифу мгновенно доложили, что наказанные наложники, которых недавно отстегали плетьми, оба мертвы. Опросили тех, кто караулил во вчерашнюю ночную смену — дозорный отвечал, что никого не было, и ключи по-прежнему висели у него на поясе. Расул не смог добиться от него ничего внятного, и никаких следов в камерах не было обнаружено, ни на полу, ни на самих телах.

— Они… их даже не душили! — изумленно воскликнул Расул. — Ни ножевых ран, ни синяков на горле, ничего! Только у обоих грудь расцарапана слегка, но мало ли…

— Грудь? Расцарапана? — калиф, расхаживавший мимо своего трона туда-сюда, резко остановился.

— Да, мой повелитель. Такое ощущение, словно они сами расцарапали себе грудь. Но зачем? Непонятно.

Глаза повелителя Джавахир Абаля сузились, как у кошки.

— Немедленно позови Касима! — велел он.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой господин. — Глухо стукнув себя кулаком по груди, капитан стражи калифа развернулся и вышел из зала.

Через десять минут Касим уже стоял перед ним.

— Касим, скажи… — промурлыкал Амир, останавливаясь рядом с ним почти вплотную и проводя кончиками пальцев по обнаженной, чуть влажной от пота груди — Касим только что пришел с тренировки на плацу. — Помнишь, ты вывел из строя двух стражников в том показательном бою, нажав на какие-то определенные точки у них на шее?

Мужчина стоял, как и полагается рабу, опустив голову. Демонстративное смирение и покорность — это тоже весьма заводило калифа. Ему хотелось увидеть взгляд обсидиановых глаз, прочесть те эмоции, что наполняли их. И узнать правду, хотя он уже догадывался обо всем сам.

— Существует ли на теле человека такая точка, при нажатии на которую можно убить его? — прошептал Амир ему на ухо, обнимая за шею и почти касаясь губами мочки.

— Да, мой господин, — спокойно отвечал раб.

— На шее?

— И не только.

— Ты задушил их. — Амир отстранился, приподняв его голову за подбородок, и пристально посмотрел ему в лицо, но глаза Касима по-прежнему были опущены.

Скрестив руки на груди, калиф отошел от него на шаг, Касим же молчал.

— Зачем ты сделал это?

И снова молчание послужило ему ответом.

— Отвечай, это приказ. — Голос калифа зазвенел сталью и эхом раздался под сводами тронного зала.

Касим только опустил голову, не желая встречаться взглядом с глазами калифа. Не в его принципах было стучать. Какая теперь разница, почему он убил тех двоих? Это уже неважно.

— Касим, — теперь голос калифа повысился. — Ты же понимаешь, что тебя ждет наказание за убийство этих людей? А также за вред, нанесенный моему имуществу.

— Да, повелитель.

— Просто ответь мне. Это была месть? Тогда в гареме произошло что-то еще, чего я не знаю?

Упорное молчание.

— Если ты не ответишь, я буду вынужден отдать приказ наказать тебя, Касим. — Теперь Амир говорил мягко, словно уговаривая. Разумеется, ему не хотелось портить тело своего фаворита новыми шрамами.

— Как будет угодно повелителю, — ровным голосом отозвался раб.

Амир вздохнул. Упрямец, ну какой же он все-таки упрямец… Он подошел к нему ближе, кладя руки на обнаженные смуглые плечи, и прикоснулся к губам раба невесомым поцелуем.

— Касим, скажи мне, — настойчиво повторил он. — Почему ты такой упрямый? В какие игры ты играешь со мной?

— Это неважно, — спокойно отвечал мужчина.

Амир отскочил от него и рассерженно зашипел, словно кошка. Он никогда не опускался до просьб, но вот уже третий раз он просил этого несносного дерзкого нахала, и третий раз тот отказывал ему!

— Пятьдесят плетей! — рявкнул калиф в бешенстве. — Стража!

Несопротивляющегося Касима схватили и отволокли на плац, где находился столб для наказаний. К нему-то его и привязали. Амир вышел следом, сжимая кулаки, на алебастрового цвета скулах играл гневный румянец. Он уже немного успокоился и успел пожалеть о вырвавшихся словах.

Больше всего калиф злился не на раба, который отказался отвечать. Он злился на самого себя за то, что снова его импульсивность и несдержанность овладели им в такой неподходящий момент. Амир не сомневался, что пожалеет о своем приказе еще не раз, глядя на широкую, бугрящуюся мускулами спину своего наложника, но гордость правителя не позволяла ему отменить его.

Первый удар, который нанес Касиму капитан стражи, отозвался громким свистом в ушах калифа и заставил его вздрогнуть, взрезав смуглую кожу. Тонкие струйки крови потекли по спине.

Следующий удар заставил калифа закусить губу.

На третьем ударе он зажмурился.

На четвертом сжал ладони в кулаки так, что ногти впились в нежную кожу до крови. Амир лишь надеялся на мастерство Расула. Тот умел наносить удары так, что потом шрамов не оставалось, но заживало все медленно и мучительно. А он отдал приказ о пятидесяти плетях! Пятидесяти!

И вот уже в седьмой раз поднялся хлыст в руках Расула, раздался резкий свист и звонкий щелчок кнута о кожу, калиф заставил себя открыть глаза и посмотреть на результат своего гнева, несдержанного характера, импульсивности и ярости. Он закусил губу почти до крови, чтобы сдержать крик, который остановил бы эту экзекуцию.

Прозвучал десятый удар — а Касим по-прежнему стоял ровно, обнимая столб связанными руками. Спина его была прямой, и он все еще не издал ни звука. Амир не мог видеть выражения его лица, и был рад этому сейчас.

Да, дело было отнюдь не в законе. Он был калиф и плевал на законы, он сам их издавал. И даже за убийство двух своих наложников он бы ничего не сделал Касиму, если бы только упрямец дал ему хоть малейшую зацепку оправдать его, хотя бы повод! Но он молчал! Глупый, глупый… И такой обожаемый, прекрасный, сильный…

Когда рука Расула поднялась в тридцать седьмой раз, калиф не выдержал.

— Достаточно! — рявкнул Амир злобно. — Хватит. — Он спустился со ступенек чуть ли не бегом и быстрым шагом направился к привязанному к столбу рабу. За наказанием наблюдали почти все слуги, которых никак невозможно было отвадить от такого жестокого зрелища.

Калиф зашел с другой стороны столба, схватив мужчину за плечи. Тот уже немного заваливался, но столб служил ему надежной опорой. Не заметить искусанные в кровь губы и струйку крови, стекавшую по подбородку на смуглую грудь, было весьма трудно.

— Упрямец, — прошептал он едва слышно.

Черные ресницы слегка затрепетали, и Касим открыл глаза. Амир опасался увидеть в них неприязнь, злость, даже ненависть, но… Его губы задрожали, складываясь в ухмылку, все в ту же дерзкую, любимую, заводившую до безумия, очаровательную ухмылку.

— Касим?

Мужчина тихо, чуть хрипло засмеялся.

— Калиф, ты — светило Джавахир Абаля, повелитель песчаных пустынь и равнин, ты — закон и глас в здешних краях. Но ты так же, как и солнце, предсказуем. — Касим почти шептал, и Амиру пришлось приблизить к нему свое лицо, чтобы лучше слышать его. — Я знаю, что солнце взойдет на рассвете… Знаю, что в полдень оно будет в зените. Знаю, что вечером оно спрячется за горизонт и погаснет. И я знаю наперед каждый твой шаг, потому что ты — тщеславный ребенок.