И он целовал своего капитана… Целовал так, как никогда в жизни не целовал даже Его Величество. Как не целовал никого и никогда. Задыхаясь от едва сдерживаемой нежности, от обуревавших его чувств, так внезапно взметнувшихся в его непостоянной душе после рассказа Даррена. Почти больно тянул мужчину за волосы, пытаясь в поцелуе отдать ему всю свою потребность в нем, выразить, как он для него желанен и необходим. Именно сейчас и здесь.

Даррен отвечал ему неожиданно мягко и почти с той же щемящей нежностью, но чувствовалось, что он все еще сдерживается, обнимая его за талию, с трепетом водя ладонями по узкой спине юноши. Развернувшись, он осторожно усадил его на высокий сундук, стоявший у окна и накрытый пледом. Развел его бедра, присев между ними на корточки и принявшись осыпать едва ощутимыми, но такими жгучими поцелуями бледную, изящную шею и хрупкие ключицы. И спустив с одного плеча рубашку, запечатал своим поцелуем кожу и здесь.

Ваиди не протестовал, зарываясь пальцами в густые волосы капитана, забираясь ладонями за ворот его рубашки и лишь сильнее прижимая к себе его голову.

Медленно и осторожно расстегивал Даррен пуговицы, постепенно обнажая светлое тело, кое-где еще покрытое чешуйками, пока ворот рубашки не распахнулся так широко, что упал с узких покатых плеч юноши, сбившись до талии.

Когда жгучие и трепетные поцелуи посыпались на его грудь и живот, ваиди не выдержал и тихо застонал, шире разводя ноги и дыша часто-часто.

— Пожалуйста, Дар… Пожалуйста, люби меня, — хрипло шептал он в лихорадочном забытьи и сам не осознавал, чего просит.

Но капитан, кажется, не возражал и охотно выполнял его просьбу. Во всяком случае, ни в одном его прикосновении или поцелуе не было ни капли той первобытной завоевывающей ярости, что в первую их ночь. Он не брал штурмом, не завладевал, словно вернувшийся хозяин, не присваивал насильно. А просил каждым своим прикосновением, боги, как же он просил… Нежно, трепетно, мягко, чарующе, умолял каждым поцелуем, и ласки его были такими благоговейными, словно он сейчас обнимал не простого юношу, а по крайней мере божество.

И от такого обращения, от такого капитана русал просто медленно сходил с ума. Потому что сейчас его целовал и ласкал не Черный Волк, но сам Даррен.

И отказать ему было невозможно — хотелось вечность купаться в его объятиях, пить его поцелуи, его нежность, закутаться в его любовь, как в теплый плед, и не отпускать. Никогда еще не ощущал королевский фаворит себя таким желанным, таким прекрасным, таким… любимым.

Даррен попросил подарить ему свою любовь, но отчего-то все выходило наоборот.

— Даррен, Дар…

И снова его трепетные ласки, волшебные объятия и поцелуи, кажется, что весь мир сузился до размеров этой маленькой каюты, в которой на стене мерно ходили часы, где на полу прыгали по золотым чешуйкам солнечные блики, где солнце, льющееся из окна жидкими лучами, приятно согревало его затылок… где Даррен сидел меж ног, осыпая поцелуями его тело и каждым своим прикосновением вознося все выше и выше.

Когда пират перенес его на кровать, он не заметил, лишь ощутил затылком мягкую поверхность подушки и приятную, волнующую тяжесть горячего тела уже обнаженного капитана, накрывшего его сверху.

И мерные волны, что по-матерински убаюкивали корабль, сливались с такими же нежными и глубокими толчками Даррена в его теле. Юноша лихорадочно оглаживал ладонями сильную спину, бугрившуюся мускулистыми лопатками, зарывался хрупкими, тонкими пальцами в густую смольную гриву шелковых волос на затылке капитана, обхватывал ногами его бедра, каждый толчок встречая на полпути, и все равно казалось, что этого мало, хотелось просто раствориться в нем, в Черном Волке.

— Меня… зовут… Эмириди ¹, — хрипло прошептал он, когда приближающаяся волна наслаждения почти захлестнула его с головой.

— Меня зовут Эмириди, — задыхаясь, повторял он отчаянно снова и снова, словно надеялся, что это поможет ему удержать в своих объятиях морской ураган по имени Черный Волк. — Пожалуйста…

Слезы ваиди рассыпались вокруг них сверкающим жемчугом, но оба не обращали на это внимания, пока все перед глазами не закружилось водоворотом удовольствия, и в глазах не помутнело от недостатка воздуха.

Даррен любил его так, словно для него этим ало-золотым рассветом он стал одним-единственным, самым желанным и самым прекрасным. Всю ту нерастраченную нежность, все те чувства, что, казалось, давным-давно уже похоронил в своей душе под толстым слоем равнодушия и безразличия ко всему, все то хорошее, что было в нем когда-то и, возможно, еще оставалось, он подарил хрупкому маленькому тритону в своих объятиях.

— Спасибо… — бархатистым шепотом отозвался Даррен.

И они купались в рассветных лучах, освещенные золотым маревом зарождающегося дня, и в слезах ваиди, что устлали пиратское ложе сверкающим покровом жемчуга.

И каждая из этих слезинок стоила целое состояние… И один небольшой мир.

Когда Эмириди очнулся, оказалось, что каюта была пуста. Некоторое время ваиди лежал один, не замечая, что беззвучные слезы снова скатываются из уголков его глаз на кровать, обращаясь в чистейшей воды жемчуг. Вставать не хотелось, он чувствовал себя опустошенным и несчастным. И одновременно самым счастливым на свете. Он ощущал себя удивительно спокойным и тихим, словно море после того, как по нему прошелся разгулявшийся шторм.

Он знал, что Даррен, скорее всего, уже ушел. И что его нет на корабле. Его вообще… больше нет.

Обернулся ли он морской пеной, поглотила ли его морская пучина, а может быть, он просто исчез, словно его и не было никогда — русал не знал. И знать не хотел.

Любая мысль о том, что это так, вызывала у него жгучую боль в груди, от которой невозможно было ни вдохнуть, ни выдохнуть.

С трудом поднявшись с постели, юноша огляделся — в комнате царил самый настоящий бардак. После свирепой вспышки Волка, после шторма, что устроили сирены. Вещи перемешались, стол опрокинут, по полу разбросано все подряд. Он надел черную рубашку Волка, которую нашел на полу, и направился к выходу.

Нужно уплывать с этого корабля… Но на мгновение у него мелькнула мысль показаться пиратам в своем настоящем облике. Пусть они продадут его в Питомник. Зачем жить, если единственный, кто хоть когда-то нуждался в нем по-настоящему, кто ценил его как личность, кого он успел полюбить всей душой и всем сердцем, которое у него все же было, — мертв теперь?

Эмириди толкнул дверь, стараясь сдерживать слезы, снова и снова наворачивающиеся на глаза, и ступил на палубу. Привычная суета нового дня, снующие по палубе пираты, выполняющие свои обязанности, — все казалось ему таким непривычным и возмутительно обыденным. Как, как может прийти новый день, как все может быть таким же, как всегда, когда Даррена больше нет?!

Не обращая ни на кого внимания, русал направился к корме, намереваясь спрыгнуть в море. Вряд ли кто-то успеет ему помешать. И как странно, что никто не кричит ему вслед и не отпускает похабных шуточек…

— Куда-то собрался? — Неожиданно кто-то резко схватил его за талию, притягивая к широкой груди, опаляющей знакомым, донельзя родным жаром.

— Ты… ты здесь! — задохнувшись от мгновенно наполнившего каждую клеточку его тела восторга и тепла, воскликнул Эмириди, разворачиваясь и обнимая его за шею.

Он недоверчиво смотрел в полюбившееся суровое и такое красивое лицо своего капитана, осторожно касаясь кончиками пальцев его скулы и губ, словно все еще не мог осознать, что Даррен действительно здесь, что он никуда не ушел.

— И… ты не уйдешь? — тихим шепотом все же осмелился спросить русал, задержав дыхание в ожидании ответа.

— Я остаюсь с тобой.

И лицо Даррена осветила мягкая и совсем по-человечески искренняя улыбка.

Комментарий к Глава седьмая

**¹ Эмириди** (в перев. с франц. émeraude) — изумруд, смаргад.

========== Посвящение ==========