Мастер допивал шестую рюмку и смотрел влюблёнными глазами:

– Во! Демерредж! Релиз! Инвойс выше трюфеля! Звучит! И всё естественно, а-у-тен-тично! Вот об этом и пиши! Писать надо о том, что знаешь! Не надо писать о том, как в гражданскую войну в Испании под Бильбао дивизионные орудия приспособили для стрельбы по воздушным целям, подложив под них пустые винные бочки! Это ахинея! А-хи-не-я!

– Так в справочнике…

– В каком справочнике??? Ты пушку видел???

– Ну…

– Коньяк будешь?

– Не, я чай. И это же как бы аллегория…

– Какая аллегория??? Семьдесят шесть миллиметров!!!

– Всё равно, хороший рассказ.

– Ересь. Ты про это больше не пиши, хорошо? Ты про контейнеры пиши, про релизы. А про пушки не пиши, не надо. Лады?»

Характерная сценка, тем более что в жизни подобные разговоры, хоть и в более осторожной форме, иногда возникают. Да и к самому Герману Садулаеву не раз, по крайней мере, в критических статьях появлялись подобные вопросы в связи с его романами «Пурга», «Таблетка», «AD». Критики противопостовляли этим сочинённым текстам первую книгу Садулаева «Я – чеченец!» И роман «Шалинский рейд» восприняли как возвращение к настоящей литературе, хотя сюжет его откровенно беллетристический, а вот детали, персонажи, образ главного героя наверняка взяты из жизни, достоверны и художественно ценны.

Может быть, в скором будущем Герман Садулаев напишет и о бизнесе, к которому наверняка имеет отношение по-настоящему достоверную книгу.

Причём здесь именно биография писателя? Ведь высшее мастерство и истинный талант в том, чтобы придумать, но придумать так, чтобы в это поверили читатели, облились слезами над никогда не существовавшими героями.

Да, это так. Но что-то в последние годы таких мастеров и талантов мне лично не встречается. И были ли они когда-либо? Сколько автобиографического опыта Толстого содержится в «Войне и мире» или в «Воскресении»? Каков процент вымысла в «Мастере и Маргарите»? Подсчёты здесь нелепы, но подсчитать соблазн велик.

Писатели, вошедшие в литературу в 00-е, входили в неё, как правило, с произведениями, производящими впечатление документальной прозы. Назову те фамилии, какие называл ни раз. Сергей Шаргунов, Аркадий Бабченко, Илья Кочергин, Денис Гуцко, Дмитрий Новиков, Ирина Мамаева, Василина Орлова, Захар Прилепин, Андрей Рубанов… Вспоминается и Александр Иличевский с рассказом «Воробей».

Рассказ этот, опубликованный в «Новом мире», мгновенно сделал Иличевского известным в литературном мире. Несколько премий, полученных за «Воробья», отзывы критиков, новые публикации, книги… Стоит сказать, что до того имя Александра Иличевского было довольно хорошо известно, роман «Ай-Петри» (ещё, кажется, тогда неопубликованный), помню, хвалили любители изящной словесности. Но «Воробей» стал настоящим, шумным дебютом.

О чём рассказ? О голоде 30-х годов, грубо говоря. Но мало ли писали о нём до Иличевского, причём люди, его испытавшие, обладающие не меньшим, на мой взгляд, талантом, чем автор «Воробья». Но Иличевский нашёл тот штришок, который сделал этот рассказ настоящей прозой, и вообще оправдал обращение молодого и сытого (в хорошем смысле слова) современного человека к страшной теме, которую касаться не стоит, если не уверен, что этим прикосновением можешь её опошлить и себя погубить.

Ближе к финалу в рассказе неожиданно появляется герой-повествователь, время действия перескакивает в наши дни.

«Перед тем как окончательно уволиться из одной скучной конторки, я получил месячное назначение, любопытного свойства. Я был командирован на ликвидируемый склад, на котором мне предстояло провести последнюю ревизию. Наша контора закрывала оптовое направление по мониторам – и потому избавлялась от занятых ими складских площадей. Находился этот склад на севере столицы, на улице Адмирала Макарова, близ окружной железной дороги. Это был древний кирпичный ангар – один из нескольких десятков точно таких же, располагавшихся у руин товарно-приёмной ж/д станции».

Работа оказывается «не бей лежачего», и единственное, что донимает героя, так это воробьи, которые с чириканьем летают в проходах и загаживают коробки. Герой пытается бороться с ними, даже ручье мастерит… Складской обходчик рассказывает ему, «что воробьи – бич всех здешних складов: дрейфуя от ангара к ангару, они загаживают товар, будоражат, пугают грузчиков, внезапно ордой вылетая из углов в морду… Я узнал, что воробьи – наследство давних времён, когда вся эта складская зона, построенная в самом начале тридцатых годов, ещё служила хранилищем стратегических зерновых запасов Москвы».

И далее:

«Когда обходчик ушёл, я прошёл в задник ангара, прикладом наскрёб две горсти земляной пыли. Вышел на свет и на картонке перебрал попавший вместе с землёй мусор. В ладони у меня остались четыре чёрных зёрнышка.

Я поднёс их к глазам и увидел. Подводы с зерном из Ладовской Балки, Новоалександровки, Григорполисской станицы, со всего Ставрополья, с Кубани и Украины тянулись к железнодорожным станциям, грузились в эшелоны, которые частью шли за границу в обмен на золото и промышленное оборудование, частью в Москву – и зерно разгружалось именно здесь, на этом тайном складе, под многочисленной охраной НКВД». Вспоминает герой и рассказы его бабки, один из которых, по существу, и стал основой «Воробья», но лишь основой, а не содержанием целиком.

И ещё потрясающая деталь: «Я завернул их (зёрнышки. – Р.С.) в сторублёвую купюру и заложил под обложку паспорта».

Придумать эту сторублёвку вряд ли бы получилось даже самому опытному профессионалу. Наверняка – жизненная деталь…

С тех пор Александр Иличевский опубликовал много произведений, но ни в одном, по моему мнению, не достиг того эмоционального воздействия, какое есть в коротком, лаконичном «Воробье». Может быть, это из-за того, что почти нет в его романах и рассказах того героя-повествователя, что появился в том рассказе?

(Понимаю, дурной тон говорить, что когда-то, на заре творческого пути, писатель создал нечто выдающееся, а затем стал двигаться по ровной поверхности, но в данном случае удержаться от этого не могу. К тому же у нас появилась новая тенденция почти каждое следующее произведение почти каждого автора сразу называть его лучшим произведением.)

Большинство писателей, в том числе и вошедших в литературу не так давно, если не погружаются в откровенный вымысел, пользуются для создания текстов своим дописательским биографическим багажом. Некоторые пытаются всё-таки биографию строить, хотя, как я уже говорил выше, на мой взгляд, делать это сегодня очень и очень сложно.

Коротко остановлюсь на нескольких произведениях последних двух лет, в которых, как мне кажется, биографический опыт писателей использован очень удачно, и именно он сделал эти повести и романы заметными в бурном и полноводном потоке текущей литературы.

Об Андрее Рубанове узнали неожиданно и сразу, как только его автобиографический роман «Сажайте, и вырастет» оказался в финале премии «Национальный бестселлер». Хоть он и не получил главной награды, но проснулся Рубанов действительно знаменитым (ради чего премия и была создана). Вслед за первым романом появились другие, более или менее автобиографические произведения, в том числе и две объёмистые антиутопии. Но после них Рубанов издал очень глубокий и интересный роман «Иод», где вернулся к своей биографии, уже известной по «Сажайте, и вырастет», а затем – «Психодел», где опыт своего участия в бизнесе, в мире деловых людей соединил с беллетристикой. И получилась действительно сильная вещь, показывающая не открытые до сих пор литературой грани современной действительности. В «Психоделе» Рубанов ввёл в литературу существующий в реальности тип «сладких мальчиков» и новую формацию «сильных мужиков» благополучных 00-х годов. В итоге «Психодел» стал самым успешным (и коммерчески и художественно) романом Рубанова.