В целом, несмотря на все редакторские воздействия, в “компилированной” “Воле к власти” властно проявляется личность автора — Фридриха Ницше. Именно его личность, а не личности Петера Гаста, братьев Хорнефферов или Элизабет Фестер-Ницше, “прочитывается” и разворачивается в пространстве всего текста. Эта книга в полной мере соответствует литературному канону Ницше. Она вполне соотносится с другими его произведениями и формирует с ними единый ансамблевый комплекс, в котором, взаимодействуя, все произведения как бы проясняют друг друга. В этом ансамбле “Воля к власти” играет особую роль: это тот предел, до которого прорвалась ницшевская мысль.
Уступая в степени готовности последним работам — “Антихристу” и “Ecce Homo”, дошедшими до нас в рукописи и балансирующими на грани между черновиком и “завершенным текстом”, “Воля к власти” все же представляет собой большее, нежели авторский замысел. По своему “произведенческому статусу” она выходит за рамки чернового материала, приближаясь к первоначальной редакции. И хотя в целом этот текст носит рабочий характер, он часто разрывается совершенно готовыми кусками, безукоризненными фрагментами необычайной красоты и завершенности.
“Воля к власти” существует на самой грани литературы, на краю ее пространства, где, собственно, начинается не-текст. За месяц до прыжка в безумие Ницше скажет об “Ecce Homo” слова, еще более применимые к “Воле к власти”: “Она до такой степени выходит за рамки понятия “литература”, что по сути даже в самой природе отсутствует сравнение”[84]. “Возникает ощущение, что эта книга-призрак словно уходит, переливается за пределы-края собственно текста. Ее можно уподобить скульптуре, лишь наполовину вытесанной из первоначального материала, а наполовину так и оставшейся природным камнем-глыбой. В корпусе этой “субкниги” Ницше реанимирует архаический опыт мышления-письма, когда собственно письмо не выделилось еще в особую духовную практику. Ницше словно стремится загнать письмо назад, в единую духовно-практическую активность. Он как бы возвращается к тому архаическому времени, когда люди писали на глиняных табличках.
К “Воле к власти” в большей мере применим подзаголовок “Заратустры” — “Книга для всех и ни для кого”. “Ни для кого” — потому что Ницше так и не написал ее. “Для всех” — потому что он создал в высшей степени творческий материал, чтение которого дает всем, кто захочет, возможность воссоздавать эту книгу на собственный лад. “Воля к власти” оказывается одновременно везде и нигде. Везде — потому что она текстуально присутствует во всем корпусе Посмертных фрагментов. Нигде — потому что отсутствует как реализованный авторский замысел. Это книга, которая есть и которой в то же время нет. Она одновременно принадлежит и не принадлежит Ницше.
Конечно, “Воля к власти” явлена нам не в том виде, в каком опубликовал бы ее сам Ницше. И тем не менее его имя неразрывно связано с этой книгой, и в сознании всей постницшевской эпохи именно он является ее автором. Секрет этого парадокса в том, что в силу особенностей собственной психики, раздираемой, с одной стороны чувствами ресентимента и нигилистическими настроениями, а с другой – волей к освобождению, Ницше выразил настроения эпохи «смерти Бога», экономических и военных катастроф. Он – и в этом секрет его огромной популярности в первой половине XX века – выступил как медиум коллективных настроений широчайших масс, первым внятно артикулируя то, что миллионы переживали на бессознательном уровне. Поэтому отнюдь не случайно в “Воле к власти” человечество — прежде всего европейцы — увидело свою собственную идентичность и свою картину мира. Появившись, эта книга идеально вошла в «пазы» современной культуры. Ее внутреннее напряжение совпало с колебаниями эпохи в такой совершенной степени, что она сдетонировала грандиозные социальные землетрясения.
Какая-то могучая сила, а не только издательский зуд Элизабет, властно формировала мегатекст этой книги. Сам генезис ее текстовых структур кроется в социальной динамике кризисной эпохи революционной ломки и мировых войн XX века. Разорванный текст, словно река во время ледохода со сталкивающимися друг с другом льдинами, отражает взорванность эпохи, когда весь старый мироуклад взлетел на воздух. Собственно, форма “Воли к власти” есть результат давления внетекстовой реальности на оставленный Ницше первичный текстовый материал. В свою очередь, эта книга не только отражала историческую реальность, но, будучи духовной закваской эпохи, сама начинала оказывать мощное воздействие на социальную динамику. Ведь история производится духовным опытом, овеществленном в текстах и овладевающим широкими массами. Поэтому от обвинений в том, что Ницше сыграл роль фермента генезиса фашизма, нельзя просто отмахнуться.
“Воля к власти” со всей очевидностью ставит нас перед проблемой соотношения произведения с внетекстовым пространством. Тексты живут в культурно-политических контекстах. Они во многом их формируют, в то время как контексты, в свою очередь, также формируют и деформируют тексты. Более того, по сути текст и контекст — лишь разные модусы единого исторического процесса. Поэтому обвинения “Воли к власти” как текста, порождающего тоталитарную реальность, далеко не лишены основания. Между “Волей к власти” и XX в. произошло взаимоструктурирование истории и концептуальности, реальности и мышления, соединение текста и контекста. “Воля к власти” представляет собой своего рода генокод прошлого и, я уверен, следующего столетий. Право на существование “Воли к власти” убедительно вытекает из ее привязки к исторической реальности. Именно эта глубинная связь с исторической реальностью обеспечивает книге достоверность. «Воля к власти» оказалась аналогом возвещенной Ницше эпохи и, благодаря этому, является ключом к смыслу современной истории. В ней этот мыслитель кризиса точно описал глубинные катастрофические процессы как в духовной, так и в политической сфере современности. В результате, XX век создал “Волю к власти”, а “Воля к власти”, в свою очередь, творила XX век.
Таким образом, эта отнюдь не случайная, но закономерная книга явилась сложным результатом взаимодействия литературного наследия реального лица, философа Ницше, со всем процессом мировой истории. В этом сотворчестве редакторы и сотрудники его Архива (среди которых были и весьма выдающиеся умы) с тем или иным успехом осуществляли взаимную корреляцию ницшеанских идей и эпохи мировых войн и европейских революций первой половины XX века.
Я берусь утверждать, что автором компилированной “Воли к власти” была сама эпоха, коллективный исторический субъект — Сверх-Ницше. Этот мыслитель сконструировал такой “книготворный” материал, что буквально вынудил свое время стать его соавтором. В XX в. эту книгу своей кровью писали несколько поколений человечества. Этот коллективный автор и есть сверх-Ницше, деиндивидуализированная машина письма, производящая различные текстовые конфигурации “Воли к власти”, как результат социальной гравитации провозглашенной им эпохи.
Пример “Воли к власти” ярко иллюстрирует тезис постмодернистской семиотики о смерти Автора, переход от антропоморфного субъекта к децентрированной, коллективной сверх-субъективности, своего рода авторской сверхчеловечности. Ибо вслед за Богом умер и Автор! В итоге мы имеем странную книгу без автора или, вернее, книгу сверх-автора: словно коллективная воля к власти нашей эпохи и сотворила “Волю к власти”. В самом ее тексте реализуется, если воспользоваться выражением Юлии Кристевой, «безличная продуктивность», которая продуцирует бесчисленные смысловые конфигурации, независимые от автора.
Ницше демонстрирует нам захватывающий спектакль того, как возможно не быть автором собственной книги. Он показывает нам, как его конструктивное саморазрушение как автора становится моментом практической реализации его философской программы аннигиляции субъекта декартовского типа. Возможно, он сумел достичь этого благодаря экстремальным экспериментам над собственным духом, в результате которых он радикально раздвинул границы своей личности. До таких пределов, прорыв за которые обернулся безумием.
