Итак, люблю я Вас давно.
Люблю как режиссер кино.
Как любит пьяница вино,
Как любит вор, когда темно...
Я не мог остановиться - мясо и волк, кредитор и долг, француз с Ситроеном, и пьедестал со спортсменом. Любовь везде и повсюду; сравнения, когда на то есть причина, бесконечны - пес любит ошейник, не меньше, чем лошадь свой главный корм, особенно утренний. Матрос с альбатросом перемешались с рыболовом и узбекским пловом. Казалось, рифме не будет конца. Забрасывая ею Ольгу, я любовался и её фигурой и её походкой - у неё была походка свободной и независимой женщины. Вдохновение я черпал только в ней. Ольга всегда чувствовала, когда оно иссякало, и тогда она снова подогревала меня:
-Ты меня разлюбил?
-Нет.
-А почему я давно не слышала в свой адрес ласковых и приятных слов?
-Будут.
После такого подстрекательства новый сонет рождался, не заставляя себя долго ждать:
Муза-проститутка, неверная жена.
Редко посещает романтика она.
Но когда приходит, сколько ярких снов
С собой она приносит, и сколько нежных слов!
Снова и снова перечитываю я эти дурашливые, несовершенные строки, но которые кажутся мне такими милыми и остроумными, и которые у постороннего читателя не вызовут даже и улыбку, а не то что сострадание. Но почему я с такой настойчивостью перечитываю их? Может для того, чтобы ещё и ещё окунуться в историю моей нелепой и, как теперь уже ясно мне, бестолковой любви? Почему не решаюсь стереть эти сонеты из своей и телефонной памяти?
Часто, в ожидании предстоящей близости с Ольгой, но которая затем по каким-нибудь причинам мне обламывалась, на меня нападало нервно-веселое настроение, которое в союзе с моей изменчивой Музой рождало у меня и такое же творчество на тему неполученного удовольствия. Сочинено было много, но я записал только одну поэму "Любовь и русский":
Скидки, бонусы, подарки
Фирма щедро раздает.
Еврейки, русские, татарки -
Выбирай честной народ!
И дальше про выбор. Не так - выбор всем, кроме русского. Ему любить только Родину. И она ответит взаимностью - напоит, накормит, и любовью одарит. Был бы сыт и доволен. И можно успокоиться насчет возраста, можно утешиться, потому как возрастом Родина не попрекнет уж точно. Здесь у русского, ну в смысле, у меня явное преимущество, причем во много сотен лет.
" И какая же только дрянь не придет в голову из-за вынужденного воздержания!? Нет, чтобы шедевру родиться, как у многих известных".
...Ещё одним возбуждением для меня, отдельно от всех других, которые инстинктивно вызывает всякая женщина, преподнося себя как объект соблазнения, была манера Ольги держаться, когда была без ничего, без всякой одежды. Возбуждало не столько отсутствие её, сколько то, как она себя вела при этом - никакой скованности. Несколько лет назад Ольга была за границей. Работала там стриптизершей в одном из ночных клубов. Было интересно понять - ее умение непринужденно ходить голой есть результат приобретенного опыта, или такая она была от природы уже сама по себе?
Я знал несколько женщин, танцовщиц "go-go"; основным смыслом и таких занятий и таких танцев была "консумация". Я считал, что должна быть предрасположенность, чтобы этим заниматься. Я никогда не думал, что мне суждено познакомиться и влюбиться в стриптизершу, женщину "go-go". Я относился к ним с известной мужской предвзятостью. Но об этом я забыл, потому что у нее это выглядело легко и грациозно, Ольга раздевалась потрясающе просто. От чувства, что это твоя женщина, нельзя было отделаться. Казалось, что такая ласковая она была только со мной, ни перед кем и никогда так не раздевалась, и я первый, кому довелось это лицезреть.
Снимать с себя одежду у нее получалось безо всякой стыдливости или кокетства, так как раздеваются дети, разве что за исключением чулок. Чулки она снимала профессионально. О, это было классное кино! Она сворачивала их сначала своими красивыми пальцами, прокатывала ладошками аккуратно и медленно, обнажая ногу постепенно, и, повернув голову, смотрела, улыбаясь, на меня снизу вверх. А потом, раздевшись, обнаженная ходила по квартире так же, как если бы была одета - совершенно не думая, в каком она виде. Зрелище было еще то. Из-за того, что спина её была выгнута как у кошки, и красивый живот выдавался вперёд, её великолепная розочка была вся на виду, и выглядела такой нахальной и напоказ, что как бы всем своим видом говорила: "Видел такую? Возьми, она твоя".
На мой восторг Ольга реагировала равнодушно: "Почему нахальная? Обыкновенная".
Это отличало ее от Нины, которая всегда стеснялась предстать передо мной раздетой. Переодеваясь, Нина закрывалась от меня. К слову сказать, даже самый чувствительный женский орган у неё был запрятан глубоко внутри. Такое различие у обеих женщин я нашел принципиальным. Конечно, я не мог обойти вниманием великолепную розу Ольги, ей я посвятил один из своих стихов:
Снова ей хочется в счастье поверить,
Вновь ей туда открываются двери.
И для неё снова солнце восходит.
Вот ей карету и лошадь выводят,
На ней ни одежды, лишь вуали сетчатка,
Закрыто лицо, её руки в перчатках.
С розой своей, что нежна и нахальна,
Поступью плавной выходит из спальни.
Голой идет она, будто одета.
Вот её тело увозит карета.
В карете темно, и потные руки
Жадно хватают и лапают. Скука.
Спокойна она и слегка отстраненна
И смотрит на руки чуть-чуть удивленно
-Что они делают, куда меня манят?
За что нелюбовью и похотью ранят?
Но отдамся я им, потому что в карете
Можно не видеть того, что при свете
Могла бы увидеть, и стыдно бы стало.
А черт с ними, пусть, я очень устала.
Внимательный читатель мог догадаться о времени, когда это было написано - когда узнал, что Ольга вышла замуж. Этим известием меня оцарапало как куском колючей проволоки, которой я попытался защитить свое глупое "эманопатное" сердце от чувств и воспоминаний о ней.
Бедное сердце! Удивляюсь, как оно еще смогло выдержать столько всех моих волнений, тревог и терзаний. Моё сердце жило какой-то своей жизнью, отдельно от всего организма, оно мешало мне своим беспокойством, тут же реагируя на каждую всплывающую перед глазами картинку с Ольгой. Хотелось вырвать его и выбросить за ненадобностью как чужеродный орган...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Поэты бесстыдны по отношению к своим
Переживаниям: они эксплуатируют их.
Фридрих Ницше.
Любовь и страдания - две вечные спутницы-сестры, они не могут жить одна без другой. Я осмеливаюсь присоединиться ко всей мировой литературе, которая конечно же не обошла этих сестер своим вниманием, а следующие обвинения в плагиате оставляю тем, кто решится отдать свое сердце хотя бы одной из них и узнать как вслед за первой тут же появляется и вторая.
Картинки с Ольгой выплывают с такой же периодичностью, как день сменяется ночью, как утром встает солнце.
...Тойота летела как бабочка, весело подкидывая бампер, сильно раскачиваясь на поворотах. После Ольгиного - "у этой модели большая парусность", я поостерегся гнать ее коробчонку. Парусность была такая, что еще немного скорости и - "Точно взлетим". Скорость и повороты, а на этой трассе они были очень плавные, убаюкивали, я почти засыпал за рулем. Этой ночью я не спал, мой голеностоп напомнил о себе ноющей болью. До утра не давал забыть мои попытки спуститься из-под облаков и вкусить адреналиновой страсти. "А что если разогнать этак до ста восьмидеся...", - от этой шальной мысли я немного взбодрился. "Пожалуй, хватит и ста тридцати. Больше старушка не выдержит".
