— Письмо твоего отца, написанное мне через несколько дней после твоего рождения.

— Зачем?

— Затем, что пора. Это все, что я имею от него, и я хочу, чтобы оно было у тебя.

— Но зачем? Скажи, пожалуйста, — попросил он.

Ответ у нее был готов. — Я много думала все последнее время и поняла, что совершила два серьезных проступка: нанесла удар своей беззащитной матери и разлучила тебя с Форрестом, тогда как он был тебе нужен.

Он все-таки сказал то, что хотел — по-прежнему полушепотом: — Ты одна была мне нужна.

Ева рассмеялась. — Ну, я-то была при тебе все семнадцать лет, за вычетом твоих немногих и коротеньких экскурсий с товарищами.

Роб понял, что она и не думает кривить душой. Возражать ей было трудно, да и что уж теперь. Он снова взглянул на письмо — никаких чувств оно в нем не вызвало, хотя он был бы рад, если бы кроль вдруг ударила ему в голову. Не подымая глаз, он спросил: — Сейчас прочесть?

— Нет, но в скором времени, — ответила она, — после того, как поспишь и поешь.

— Слушаюсь, — сказал Роб. — А сейчас я пойду посплю. — Он осторожно встряхнул письмо. — Если оно пропадало столько лет, то может подождать еще, пока я вздремну.

— В таком случае спокойной ночи! — сказала она.

— А ты так и не ложилась?

— Не беспокойся, — ответила она, — я вполне выспалась. Теперь подожду, пока Сильви приготовит папе завтрак.

— Он ничего?

Она кивнула: — Спит. И Рина спит, слава тебе господи. Смотри не шуми у них под дверями.

— Хорошо, — сказал он. — Я пройду совсем тихонько, пусть думают, что меня уже здесь нет.

Если Ева и услышала его, то не подала вида. Из-за спинки кресла чуть виднелась ее макушка, каштановые, отливавшие в утреннем освещении золотом волосы были красивы, как всегда; он подумал, что именно такими помнил их всю жизнь, буквально с первых дней жизни.

5

Дверь в спальню деда была приоткрыта (никто, кроме Рины, не запирал дверей на ночь), и Роб, как обещал, ступал совсем неслышно.

Но дед окликнул: — Родная!

— Это Роб, дедушка, — сказал он.

Молчание. — А-а! — и потом: — А где Ева?

— Она в столовой, дремлет.

— А-а! — выжидательное молчание.

Роб сделал два шага вверх по лестнице.

— Робинсон?

— Да, дедушка.

— Будь добр, зайди ко мне. — Голос звучал сдавленно.

«Еще умрет у меня на руках, — подумал Роб. — Но я не стану звать маму. Она моя, моя!» Он шагнул вниз и пересек площадку к двери — так тихо он не двигался еще никогда в жизни. Остановившись у изножья кровати, он прошептал: — Да?

— Налей мне, пожалуйста, воды. Рукой не могу двинуть. — Двинуть ею он не мог вот уже двенадцать лет: два удара и грудная жаба — не шутка!

Роб подошел к ночному столику, наполнил стакан из прохладного белого кувшина и, поддерживая седую иссохшую голову, дал деду напиться.

— Подложи мне подушку под спину, — сказал тот.

— Может, тебе лучше поспать?

Мистер Кендал внимательно посмотрел на него; глаза у него были светло-голубые, жутковатые, но взгляд вполне осмысленный.

— Лучше, — ответил он. — А еще лучше умереть. Ты бы меня весьма обязал, если бы дал мне пистолет. — Левая рука поднялась и указала на каминную доску, где лежал кольт, уже начавший покрываться ржавчиной, но заряженный и ждущий своего часа.

Роб улыбнулся. — Его придется сперва долго чистить. Так им и мухи не убьешь.

— На меня хватит.

— А ты лучше поспи. И мне нужно поспать.

— Подложи мне подушку.

Роб грубовато подсунул ему под спину две подушки; затем отступил назад и спросил: — Что тебе еще сделать? — Вообще-то он любил своего деда, только сейчас его разбирала усталость.

— Ты закончил школу?

— Вчера вечером, — ответил Роб. — Я только что вернулся.

Мистер Кендал посмотрел на окошко, за которым разгоралась утренняя заря: — Где ты был?

— Танцевал у Столлинга, надрался, дал отставку Мин Таррингтон, к Сильви заглянул. — И хотя ему представлялось невозможным — не сходя с места, немедленно — не рассказать все до конца (узкая кровать, Флора… при всей усталости и притупленности восприятия он вспоминал о происшедшем не без удовольствия — в какой-то мере все это подтверждало, что на людей рассчитывать можно; мгновенная смрадная вспышка словно высветила что-то в будущем, позволила убедиться, что верная поддержка ему еще в мире встретится), он все же остановился на этом. По крайней мере, ничего не наврал. Никогда не буду никому врать, ни под каким видом.

Мистер Кендал спросил: — Ты действительно готов к моей смерти?

Роб улыбнулся: — Куда тебе торопиться?

— Нет, ты мне ответь.

— К чему готов, дедушка?

— Стать взрослым за пять секунд, черт тебя возьми, на большее не рассчитывай после моей смерти. Главное, чтобы принять на себя заботу о Еве.

— Я и так взрослый, — сказал Роб. — Все у меня в ажуре, ни на что не жалуюсь. А маме-то что? Она же сильнее всех нас, вместе взятых.

Мистер Кендал сказал: — Стоит мне богу душу отдать, и она рухнет, как подгнивший сарай, — он изобразил здоровой рукой, как рушится сарай: тяжелые пальцы упали и, беспомощно растопырившись, легли на простыню.

Роб посмотрел на него, не отводя глаз.

— Тебе придется взять бразды правления в свои руки.

Роб, не раздумывая, кивнул: — Это я смогу. Ты не беспокойся. — Он верил в себя. Предчувствие счастья охватило его. Застоявшийся воздух, которым он дышал вместе с больным, отдающий сладковатым запахом тления, оклеенные коричневатыми обоями стены, крыша над головой — все это вместе показалось ему вполне приемлемой скорлупой, где он может замкнуться еще на достаточно долгое время.

6

Роб проспал без сновидений до десяти часов. Но дольше Рина ждать уже не могла и вошла к нему, якобы за тем, чтобы собрать грязное белье для стирки. Он понимал, что ее терпение вот-вот лопнет (приняв ее суховатый поцелуй и поздравления, он расстался с ней в девять часов, и она пошла домой пешком со старой миссис Брэдли, уверив его, что хочет подышать свежим воздухом и размяться немного, а он пусть идет с Мин веселиться дальше), и проворчал в подушку: — Иди отсюда. У меня все белье чистое, и сам я, кстати, тоже. Только хлопни еще раз дверью, и я всю жизнь буду ходить голым.

— Кого ты думаешь этим обрадовать? — сказала Рина.

Он ждал, наблюдая, как она роется в шкафу. Потом сказал: — Многих. Просто не поверишь — скольких.

Рина собрала сверток — совсем крохотный, — встала и подошла к кровати; она поймала Роба за пятку через толстое одеяло (он лежал на животе) и сказала: — Но не Мин.

Роб не ответил. Он одновременно притворялся спящим и молил дать ему поспать.

Рина потрясла его ногу. — Но не Мин Таррингтон, — повторила она.

Роб отбрыкнулся и сказал из глубины перины: — Все правильно. Ты уже повидала ее мать? Хорошо работаешь.

— Благодарю, — сказала Рина. — Она чуть не дала мне по физиономии, когда я подметала тротуар, — подстерегала меня с раннего утра и, стоило мне высунуть нос, накинулась и принялась честить тебя за то, что ты бросил Минни. Оставил ее на произвол судьбы, так что ей пришлось просить пьяного Сима Брешера подвезти ее. Представляешь, чего ей это стоило.

Роб сказал: — Все так. Только он был трезвее меня. Сим что ни выпьет, все выблюет.

— Хватит, — сказала Рина. — Прямо как маленький.

— Насчет этого ты лучше Мин спроси.

— Хватит, тебе говорят.

— Других спроси. Многие тебе скажут.

— Вылезай из кровати.

— Это может тебе жизни стоить.

Рина рассмеялась: — Хвастунишка!

— Да что тут хвастать, — сказал Роб. — Просто потрясения не выдержишь.

— Ну раз так, пожалуй, поберегу себя. Испытай свои чары на Сильви. Она готовит тебе завтрак и уже сильно ворчит.

— Ей за это платят, — сказал он. И зарылся головой еще глубже в подушку.

Рина пошла к дверям. — Вставай, пожалуйста. Ты всех задерживаешь.