Следующие слова Форрест произнес уже вслух, хотя все еще во сне: «Да ведь и так все твое». Он этих слов не запомнил; но ими кончился его сон, а сам он получил возможность снова погрузиться в ночь, уходя в нее все глубже и глубже до самого утра.

Эти слова, однако, разбудили Грейнджера. Грейнджер спал на соломенном тюфячке на холодном полу рядом с кроватью Форреста, и, несмотря на утомительный день (пустые часы ожидания на вокзальной скамье, затем возвращение Форреста и длительный осмотр ричмондских достопримечательностей: Капитолий, церковь, в которой выступал с проповедью Патрик Генри, гробница матери Эдгара По), он спал чутко, готовый броситься бежать по еще неведомому ему сигналу, бежать сломя голову. И вот слова разбудили его. Наконец-то сигнал! Он воспринял только звук, не смысл; однако поспешно сел — спал, не раздеваясь, только ботинки снял — и посмотрел в сторону кровати, где уже опять тихо и безмятежно спал Форрест. Грейнджер прислушался к его дыханию — тихое и ровное, просчитал три вдоха и выдоха. Ничего страшного, подумал он, — вернее, ощутил всем своим телом. Рождество наступило, догадался он — по холодному свету стоящей высоко в небе предутренней луны, пробивавшемуся сквозь занавески единственного в комнате окошка. Он посмотрел на окно, но увидел только свет, ни силуэтов деревьев, ни строений. Поднялся на колени, откинув уютное теплое одеяло, и снова посмотрел на Форреста. Глаза Форреста казались безвозвратно запавшими, а рот, реагировавший молниеносно на любое движение души (для Грейнджера это был флюгер, по которому он в любой момент определял погоду), был вял и приоткрыт. У самого Грейнджера рот расплывался в улыбке, широкой и беспомощной. «Вот и мне выпало рождество!» — подумал он так отчетливо, так радостно, что даже не смог улежать и поднялся на ноги, ничуть при этом не нашумев. Он снова обернулся. Форрест продолжал спать, и уж поскольку Грейнджер все равно встал (хоть ему и было нестерпимо холодно), то шагнул к окну, раздернул занавески и расправил их в лунном сиянии. Ни левой руке поблескивало кольцо — его рождество, подаренное ему Форрестом шесть часов тому назад, перед тем как они погасили на ночь свет. Форрест сказал ему: — Ты был мне хорошим помощником, Грейнджер, возьми это в знак моей благодарности, — и протянул коробочку. Увидев блестящее кольцо, Грейнджер улыбнулся и спросил: — Мистер Форрест, это мне от вас? — От меня, — подтвердил Форрест. — Посмотри, впору ли? — На правую руку кольцо оказалось тесновато, на левую наделось легко, даже с запасом. — Носи на здоровье, — сказал Форрест, — пока сможешь. И, как посмотришь на него, вспоминай, что оно тебе за верную службу в прошлом и в залог будущей. — Грейнджер сказал: — Я умирать буду, его не сниму, вы не сомневайтесь. Я вам по гроб жизни буду благодарен. — На это Форрест сказал просто: — Спокойной ночи! — и задул лампу; но лишь только они улеглись как следует, — у Грейнджера сердце все еще колотилось от радости, — Форрест снова заговорил: — Только чтоб ни одна душа не знала. — Грейнджер пообещал никому не говорить.

Теперь, стоя в одних носках у покрытого наледью окна и трясясь от холода, Грейнджер снова повторил беззвучно свое обещание. Он плотно сомкнул губы, чтобы доказать, что они запечатаны, но радость и чувство благодарности быстро их разомкнули. — Вот и жизнь моя устроилась. Чем не жизнь! — прошептал он. Он никогда прежде не представлял себе какой бы то ни было жизни, а лишь ждал, пребывая в нескончаемом настоящем детства. Теперь можно было вернуться и лечь под одеяло, собрать остатки быстро улетучивающегося тепла и ждать утра. Его двенадцатое по счету рождество, начало новой жизни, до которого ждать осталось три часа.

5

21 февраля 1905 г.

Дорогой мистер Форрест!

Я дала Вам два обещания — не оставлять вашего отца и известить Вас, если дела примут печальный оборот. Первое я уже выполнила, говорю это с гордостью. Он умер сегодня утром, во сне, так тихо, что даже не разбудил меня. Я проснулась с рассветом и заставила себя подняться и развести огонь в печке, чтобы ему можно было встать в тепле. Последнее время он чувствовал себя неважно, но не так, чтобы очень, и кровь горлом шла у него не чаще, чем обычно. Я старалась не шуметь, но он все-таки услышал, открыл глаза и сказал: «Маргарет Джейн Друри!» — это мое полное имя. Он был в себе. Я сказала: «Слушаю», — но не скажу, чтобы я заулыбалась, потому что никто, наверное, так не ненавидит вставать в холоде, как я. Тогда он повторил: «Маргарет Джейн Друри!» — голос звонкий, как ваш, и на вид не старше вашего, а сам такой чистенький, отдохнувший… повторил, а потом говорит: «Не понимаю, как ты это терпишь?» С сожалением должна признаться, что ответила ему правду. Я сказала: «Роб, не стану тебе врать, что мне легко». Вы ведь знаете, что мы с ним были на «ты», Вас от этого не покоробит. Да и все равно, я же обещала Вас обо всем извещать, ну и это входит в мое сообщение. А дальше? Дальше я опять задремала, может, на полчаса, пока печка разгоралась, и когда в конце концов проснулась оттого, что в комнате стало жарко, он был уже мертв, хотя еще не окоченел. Ни капельки крови, ни вскрика. И последнее, что я от него слышала, была просьба о прощении. Конечно, я его простила и надеюсь, ему известно об этом. Вот таковы мои новости. Оба обещания выполнены.

Я понимаю, что у Вас своя жизнь и свои дела, да и распоряжения, которые он оставил мне относительно своих похорон, столь несложны, что выполнить их под силу даже мне, и денег у него от матери осталось достаточно, чтобы покрыть расходы. Я пойму и не осужу, если ни Вы, ни Ваша сестра не захотите приехать. У Вас, я знаю, мало оснований чувствовать по отношению к нему какие бы то ни было обязательства. Но все, что здесь есть, теперь Ваше. Он все время твердил это, наверное, чтобы я не обольщалась. А я и не обольщалась. Все то немногое, что здесь есть, принадлежит Вам и Вашей сестре. Если Вы сообщите мне, что скоро приедете, я Вас дождусь, передам Вам ключи и расскажу то немногое, что знаю и чего Вы, возможно, не знаете. Я обмыла его и оставила лежать на его кровати, а сама перебралась в кухню. Подожду три дня Ваших распоряжений и, если их в течение этого срока не последует, исполню его волю, а затем запру дом и перешлю Вам ключи.

В ожидании Вашего решения,

остаюсь искренне Ваша,

Маргарет Джейн Друри.

КНИГА ВТОРАЯ

В плену мечты

Май 1921 года

1

Сильви стояла над лоханью с горячей водой, прямая и непреклонная. Дневной свет еще не погас в окошке, но она уже зажгла висячую лампу и мыла посуду при двойном освещении, дневном и керосиновом, мыла в полном молчании.

Роб подкрался к ней сзади в носках и сказал театральным шепотом: — Сегодняшний вечер мой! Вот он! Уже наступает.

Напугать ее ему не удалось, она даже не повернулась к нему. Вымыла соусник и сказала будничным голосом: — Последнее время что ни вечер, то твой.

— Но я же становлюсь взрослым сегодня, — он сделал шаг к ней, остановившись как раз на грани, куда достигал запах Сильви — чистый, без посторонних примесей, но крепкий запах ее тела, раскинутый заградительным кольцом вокруг источника единственной и неповторимой жизни.

Сильви так и не обернулась, хотя вся посуда была вымыта. Не вынимая рук из жирной темной воды, она сказала: — Школу кончил — выехал на улыбочках да на песенках — и стал взрослым?

— Не только потому, — ответил Роб все тем же шепотом, но в голосе его явно звучал смех. — Посмотри-ка! — Он отступил немного в сторону.

Сильви обернулась. На первый взгляд могло показаться, что она недовольна — хмурое лицо, желтоватые белки, — но все это объяснялось лишь страшной усталостью. Ей было тридцать три года, и то, что она в течение двадцати с лишним лет отдавала за день этой семье, по ночам никак не возмещалось. После смерти матери она жила по большей части одна, довольствуясь мимолетными любовными интрижками. Что же предлагалось ей в утешение сегодня после двенадцатичасового рабочего дня? Семнадцатилетний белый мальчик в белой рубашке, белых брюках, белых носках, с широкой улыбкой на лице — он протащил кончик накрахмаленной рубашки сквозь прорешку брюк, так что он торчал оттуда, чуть покачиваясь от его смеха, как нос ладьи. Сколько раз за все эти годы она бывала свидетельницей подобных шуточек, сотни раз мыла то, что пряталось за этой тряпицей. Сильви хотелось улыбнуться, но она закрыла глаза, повернулась к нему спиной и стала вытирать руки полотенцем.