Это зашло слишком далеко. Я поднял руки, защищаясь от ее слов.

— На мой взгляд, ваше объяснение не очень-то правдоподобно. Я ожидал истории о жестоком обращении — это более вероятно, чем ваши… мутации.

— Я рассказала вам правду. Почему вы не принимаете во внимание такой вариант?

— Хорошо. Пусть вы ничего не придумываете. Мы можем проверить ваши слова, так же, как в тестах соощущений. Ряд быстрых вопросов и ответов. Я могу доказать, что вы не притворяетесь. Тогда я смогу отпустить Джулию и не буду считать травму причиной ее поведения.

Она покачала головой.

— Не сейчас. Нас еще слишком мало. Мы не хотим, чтобы люди… задавили нас. Сделали из нас шоу уродцев. Или даже признали угрозой обществу.

— Несколько недель вами будут интересоваться, а потом все забудется.

— Возможно. Но мы не хотим вымаливать у людей свое право на уединение, — она вздохнула. — Теперь вы знаете наш секрет.

— Даже если я поверю в эту историю, это все равно не гарантирует безопасности Джулии.

— Здесь выросло не одно поколение. И ни один из нас не страдал безумием. Ни разу за всю историю.

Я нахмурился. Как теперь быть? Рассказ Кристин поставил меня в тупик. Какая-то часть меня считала его правдоподобным, скептик же говорил, что меня водят за нос.

Я встал.

— Мне нужно возвращаться в больницу. Ехать довольно далеко, — я пошел к двери.

— Когда вы примете решение?

— Скоро.

— Я зайду к вам завтра, — пообещала она.

Я кивнул.

— У меня все расписано до четырех. Может, встретимся в половину пятого?

— Конечно.

Она проводила меня до машины. Забравшись в салон, я опустил стекло и произнес:

— Допустим, вы правы. Вы не… теряете себя? Не путаетесь? Во всех этих голосах…

— Не знаю. Не думаю. Не больше, чем любой другой человек, — она посмотрела на меня с нескрываемым любопытством. — Теперь ваша очередь. Вам не бывает одиноко? Вечно наедине с самим собой?

Я нахмурился и промолчал, затем завел двигатель.

— До завтра.

На следующий день мне пришлось воевать с представителем окружной тюрьмы, который хотел вернуть нам буйнопомешанного. Они, оказывается, уже сплавляли его в другую больницу две недели назад — оттуда-то его наверняка и забросили в наше отделение экстренной помощи.

Не успев справиться с притоком адреналина после ругани по телефону, все еще кипя от злости, я отправился на встречу с Кристин Лувье. Учитывая мое состояние, эта встреча не сулила ничего хорошего.

Когда она пообещала засудить меня и хлопнула дверью, я опустился за стол и перевел дыхание, надеясь успокоиться. Но этого мне не дали: из-за двери выглянула большая голова Томаса.

— Вас искал доктор Стивенс. Он злится из-за маленькой девочки, которая все еще в педиатрии. И спрашивает, «где вас вчера весь день черти носили».

— Спасибо, — я кивнул.

— Выглядите уставшим, док.

— Так и есть.

Томас понял, в каком я состоянии, и не стал давать мне дурацких советов — вместо этого одарил меня ободряющей улыбкой и ушел.

Я уныло побрел в педиатрию.

Джулия вновь сидела на кровати. Рядом с ней лежала шахматная доска — судя по положению фигур, оставленная посреди партии. В углу безмолвно мерцал телевизор. Девочка положила себе на колени лист бумаги.

— Привет, — сказал я. График, висевший у кровати, не изменился. Утром я провел целую кучу всяческих тестов, затем с ней разговаривал социальный работник. Джулия не проявила никаких признаков когнитивного расстройства.

Склонившись над кроватью, я стал изучать ее рисунок. С листа на меня смотрела мудрая большеглазая кошка, нарисованная, на мой взгляд, довольно профессионально, в стиле японских мультфильмов. Или тех статуэток в детской.

— Кто побеждает? — спросил я, указывая на шахматы. Скорее всего, она играла с медсестрой, которую потом вызвали на обход.

— Не знаю, я не слежу за игрой, — она пожала плечами, затем взяла другой карандаш и стала раскрашивать кошачьи глаза.

— А кто же играл? — спросил я.

— Джулиана и Джулия.

— Вот как. Значит, ты — Джуни.

— Точно.

Она рисовала левой рукой, стремительно и проворно. Утром, когда я попросил ее отметить варианты ответов в тестах, она пыталась взять карандаш правой рукой, закатанной в гипс.

— Ты — левша? — спросил я сейчас.

Она кивнула.

— Но пишешь правой рукой?

— Не-а, — она нанесла на бумагу несколько быстрых штрихов. — Так пишут Джулия и Джулиана. Я — нет.

Девочка отложила карандаш и подняла голову. Теперь она говорила быстрее, с более четкими интонациями:

— Можно мне завтра домой, доктор Даг?

Я заколебался. Эта внезапная смена тона показалась мне жутковатой. Изменилось и выражение лица — расслабленное всего секунду назад, теперь оно сделалось внимательным, напряженным.

— Джулиана? — спросил я.

— Да.

Мне оставалось только вздохнуть.

— Возможно. Завтра будет виднее.

— Мне надо в школу, — заметила она. — И Джулии тоже.

— А Джуни?

— Она обычно пропускает все мимо ушей. Слушает только на уроках музыки.

— Понятно, — я встал. — Что ж, не засиживайся допоздна. Увидимся утром, хорошо?

— Ладно.

Когда я открыл дверь, за спиной послышался стук по доске. Я обернулся. Неуклюже орудуя загипсованной рукой, девочка сдвинула черную фигуру. Наступила пауза. Затем той же рукой она передвинула красную, после чего откинулась на кровати, и лицо ее вновь приняло расслабленное выражение. Будто став другим человеком, она взяла карандаш левой рукой и продолжила рисовать.

Я вышел в коридор и наткнулся на Стивенса, изучавшего Джулию через стекло.

Он коротко кивнул в знак приветствия.

— Диковинный случай. Очаровательный. Я понимаю, почему вы медлите. Уверен, тут пахнет диссертацией. Но обойтись, думаю, можно и стандартными препаратами. Торазин убьет все эти лишние голоса. Выпишите ее завтра утром.

Вернувшись в свой жалкий пригородный дом, я обнаружил жену за телевизором на кухне. Сегодня она заказала пиццу — треть дожидалась меня в размокшей картонной коробке.

Мы обменялись приветствиями, после чего я направился к шкафу, собираясь по крайней мере поесть из тарелки.

— Ужасный день на работе, — заметил я.

Она кивнула.

— Сочувствую, дорогой. В последнее время ты говоришь это ежедневно, — сказав это, она вновь повернулась к экрану.

— Как-то мы уже особо и не разговариваем, правда?

Она нахмурилась.

— Разговариваем.

— Нет. Каждый вечер ты смотришь телевизор за ужином. Мы всегда покупаем готовую пищу.

— Ты хочешь заставить меня готовить? — она напряглась, предчувствуя приближение ссоры.

— Нет-нет. Я только хочу сказать, что у нас же есть время.

— Время?

— Ну да. Раз мы не тратим его на готовку, у нас есть время поговорить.

Она выключила телевизор.

— Хорошо. Говори.

Пиццу мы доели в угрюмом молчании.

На следующее утро, приехав в больницу, я увидел Кристин Лувье, уже поджидавшую меня на входе. Рядом с ней сидел грузный мужчина в костюме, державший в руках портфель. Увидев меня, Кристин бросилась наперерез.

— Я привела своего адвоката. Советую пригласить вашего.

— Не нужно, — ответил я.

Они последовали за мной в кабинет.

— Я хотел бы поговорить с мисс Лувье с глазу на глаз. Всего пару минут, — предложил я.

— Абсолютно исключено, — отверг адвокат. Он покачал головой и погладил свой гигантский живот, который, заметил я с горечью, по размерам не уступал моему.

Я посмотрел на Кристин. Ее взгляд метался по комнате, выдавая напряженную работу мысли. Затем она посмотрела мне в глаза.

— Одна минута, — согласилась она.