— "Пустое! Больше будет сбор!"

И вышло так, как он сказал. В коммерческого клуба зал

людская хлынула волна, всё затопила дополна.

Явилась городская знать, чтоб смысл поэзии познать.

Наряды самых важных дам чернели строго здесь

и там.

Пришли купцы-оптовики — кожевники и мясники.

А стайки городских блудниц, напоминая пестрых птиц,

защебетали в гнездах лож.

Учащаяся молодежь на галерее замерла.

И выглянул из-за угла провинциальный анархист,

уволенный семинарист,

Что парой самодельных бомб мечтал взорвать весь город

Омб.

Все были здесь. И не был тут, пожалуй, лишь рабочий

люд.

Он появляться не дерзал в коммерческого клуба зал.

На кафедре — посланец муз. Свой рот, алевший как укус,

Презрительно он приоткрыл, медлительно проговорил:

"Вам, господа, я очень рад прочесть обещанный

доклад.

Вы тему знаете его: "Поэзия как волшебство".

Стара как мир простая мысль, что слово изъясняет смысл.

Но все ли ведают о том, что буква — это малый гном,

Творящий дело колдовства?

Гном, эльф

^[659]

, заметные едва!

Их чарами живут слова.

Волшебен каждый разговор…"

"Идея эта не нова,— решил судья, потупив взор,—

Но вероятно, с давних пор сокрылись гномы в недра гор.

Не танец эльфов те слова, которые я в приговор,

закону следуя, вношу.

Брат! Это я учесть прошу".

"Я букву эль вам опишу! — вскричал поэт.—

Любовный хмель рождает в мире буква эль!"

"Пожалуй, не попал ты в цель! — судья подумал.—

Буква эль, входящая в глагол "люблю",

Вошла в другой глагол "скорблю", а также и в глагол

"скоблю",

В словечки "плут" и "колбаса". Так в чем же, в чем тут

чудеса?"

Так, покачавши головой, судья подумал мировой.

Он глухо прошептал:

"О брат! Необоснован твой доклад!

Ужель поверит в эту ложь учащаяся молодежь?

Нет! От поэзии я жду совсем иного волшебства. Нет!

Не у букв на поводу идут разумные слова.

Не музыки я жду! Идей! Глаголом жечь сердца людей

^[660]

,

Развратность обличать, порок. Вот что обязан ты, пророк!

Брат! В людях зверское смягчать обязан ты через

печать!"

Так мыслил он, провинциал. Едва следить он успевал,

Как брат, поведав о судьбе и буквы А и буквы Б,

соображения свои высказывал о букве И.

Но, видимо, докладчик сам вдруг понял, что господ и дам

не покоряет волшебство.

Не понимают ничего.

Там скука ходит по рядам,

Что за народ!

У слушателя одного стал рот похож на букву О —

зевота округлила рот.

И, объясненья прекратив, на колдовской речитатив

внезапно перешел поэт.

Тут про волшебный лунный свет заговорил он нараспев,

Про томных обнаженных дев,

Про то, как горяча любовь,

Про то, как жарок бой быков

И, как от крови опьянев, приходят люди в буйный гнев

Любить! Убить! Дерзать! Терзать!

^[661]

И не успел он досказать, как понял: это — в самый раз,

Сверкают сотни жадных глаз. Все люди поняли его.

…И сотворилось волшебство.

3

Но хмур на следующий день проснулся Бальмонт Михаил

Сказал себе:

"Что ж! Цепь надень! Суди, как прежде ты

судил".

Пошел он в камеру свою. Тут сторож, встретивши судью

ему газеты подает!

Ого! Уж помещен отчет!

Газеты "Вестник" рецензент вещает: "Бальмонт —

декадент",

А "Телеграф", наоборот, хвалу поэту воздает.

Но кто это ломает дверь? Зачем, рыча, как дикий зверь,

Провинциальный анархист, уволенный семинарист,

ворвался в камеру судьи?

Он завопил:

"Здесь все свои!"

С размаху бьет он по плечу окаменевшего судью.

"Горящих зданий я хочу! Хочу и это не таю!

Хочу я пышных гекатомб. Взорву я бомбой город Омб,

Чтоб брызнула под облака кровь разъяренного быка!

Осуществлю,— мой час придет,— экспроприаторский

налет

На казначейство. Казначей пускай не спит теперь ночей!"

— "Безумец вы! — сказал судья.— Вы где?

Здесь камера моя.

Как вы посмели, не тая, такую дерзость здесь кричать?