На одном

Конце Москвы

Дождик, слякоть, прелый лист.

На другом

Конце Москвы

Белый снег и вьюжный свист.

И хоть что ты ни надень,

Но похоже, что сейчас

Здесь в один и тот же день

И в один и тот же час

Будто целые века

Совмещаются едва.

Вот

Насколько велика

Современная Москва!

1968

"Где-то, Может быть, во Мстере…"^{382}

Где-то,

Может быть, во Мстере

^[332]

,

А быть может, в Хохломе,

Толковали подмастерья —

Вот что было на уме:

Можно умереть сегодня,

Можно завтра умереть,

Можно умереть вчера —

Это всё в руке господней,—

Но когда придет пора

Возвратиться с того света,

То выдерживают это

Лишь большие мастера!

1968

"Вижу: Подымающийся выше всё…"^{383}

Вижу:

Подымающийся выше всё,

В словари толковые ты вносишься,

Чтобы все узнали, как ты пишешься,

Да и как при этом произносишься

Ты на разных языках по-разному,

Предан рассмотрению заглазному —

Подтверждаешься или оспариваешься

И с какими именами спариваешься.

Вот в каком котле ты, друг, вывариваешься

На уста клеветнику ты грязному

Попадаешь и гуляке праздному,

И в душе твоей все руки шарящиеся

Ощущать уж невтерпеж становится,

Прежде чем бесспорно установится,

Как ты пишешься

И выговариваешься.

1968

Насильно мил не будешь^{384}

Насильно мил не будешь!

И это пустяки, за это не осудишь,

Что многие стихи

Томятся, застревая у типографских врат,

И кажется, бываю я этому и рад.

Еще и интересней услышать не сейчас:

"Зачем ты эти песни утаивал от нас?

Мы только их и ждали!"

И я тогда пойму:

Они не опоздали, и это потому,

Что ни к чьему я горлу

С ножом не пристаю

И не прошу покорно

Услышать песнь мою.

1968

Есенин^{385}

Москва

Еще вовсе была

Булыжной.

Из лавочки книжной

Он вышел. Пролетка ждала:

Извозчик и конь неподвижный.

Но будто бы из-под земли

Они объявились.

Как звать их —

Не знал он.

Но подстерегли,

Грозя удушеньем в объятьях.

На козлы с извозчиком сесть

Ловчились и встать на запятки

"Есенин! Великая честь!

Березки! Иконки! Лампадки!"

Еще не настолько велик,

Чтоб въявь оказалось похоже

Лицо его только на лик.

Он вздрогнул.

Морозом по коже

Прошла по спине его дрожь,

И, грезя далекой дорогой,

Он призракам крикнул:

"Не трожь!"

И бросил извозчику:

"Трогай!"

1968

Келья летописца^{386}

Ночью

Блещут, точно многоточья,

Блекло-переливчатые окна

Зданья, где слагаются преданья.

Темен дом преданий и огромен,

Тускло в вестибюле меркнет люстра,

В келье старец виден еле-еле.

"Отче, чем ты грезишь в недрах ночи?"

"Сыне, обо всем, что вижу ныне,

Повесть написал бы я на совесть,

Кабы не глаза — устали, слабы".

"Старче, лампочку вверни поярче!"

"Очи яркий свет томит жесточе!"