Астрик пришла в замешательство. Она знала, что сестра некрасива, но нигде, даже на фотографии, не видела ее, хотя и очень жалела, слыша от взрослых о ее безобразии. Что же, она не прочь временно одолжить ей свое лицо, тем более что чувствовала возможность такого обмена. Как именно он случится, не знала, но была уверена, что стоит захотеть, и это произойдет, но хорошо бы сначала взглянуть на то, что достанется ей.

«Сфотографируйся, – попросила Астрик. – Все-таки я должна знать, какой стану».

Узнает и не захочет меняться, решила Гастрик и пошла на хитрость.

«Я стесняюсь ходить в фотографию, – соврала она, – лучше нарисую себя перед зеркалом».

Астрик согласилась. Читать мысли друг друга они не умели, но действия, поступки не могли скрыть, поэтому Гастрик прилежно уселась перед зеркалом и нарисовала рожицу девчонки – некрасивой, но далеко не такой уродливой, как сама; при этом ей казалось, что поступает она вполне справедливо: отец часто говорил, что они должны делить поровну и радость, и грусть. Вот и поделят.

Рисунок немного опечалил Астрик, но не испугал. Что ж, пусть Гастрик хоть какое-то время побудет в ее внешности, а она походит такой вот губошлепкой с носом уточкой и конопушками. Надо лишь хорошенько сосредоточиться, и все случится, как задумано.

Но прежде, чем пойти на это, она решила поговорить с Тингом. На днях, возвращаясь из лицея, она встретилась с ним, спешащим на соревнования по баскетболу. Постояли, поболтали с минутку, и она впервые заметила, какая у Тинга красивая рыжая шевелюра. Шорты и белая майка подчеркивали стройность его фигуры и золотистую смуглость тела, отчего он казался юным античным богом. Тинг учился в последнем классе лицея, и грустно было думать о том, что он уходит из их общей детской жизни.

– Заходи в выходной, – пригласил он. – Кое-что покажу любопытное.

Она застала Тинга в теплице, где он помогал отцу высаживать цветочную рассаду. Во всем Асинтоне не было более уникальной теплицы, чем у фермера Сакса. Если цветоводы обычно выращивали гиацинты, гвоздики, розы, фрезии, нарциссы и другие праздничные цветы, то Сакс разводил растеньица, некогда в изобилии цветущие на лесных опушках, лужайках, в степях и долинах гор. Здесь можно было увидеть лиловые колокольчики сон-травы и хрупкую лесную ветреницу, застенчивые головки подснежников и изящные росинки ландышей, разноцветные крапинки медуницы и желтые огоньки первоцвета. Сакс гордился своей коллекцией, ибо в естественных условиях эти цветы уже почти не встречались. Приход Астрик обрадовал его – он любил, когда кто-нибудь заглядывал сюда, и можно было прочесть целую лекцию о своих экспонатах, неброских, но ценных, будто самоцветы в диадеме.

– Наступает время, когда самой большой роскошью будут не гладиолусы, не пионы или хризантемы, а такие вот скромные цветы, которые, увы, не сумели защитить себя от варварства людского, – сказал он с пафосом, протягивая Астрик букетик из золотистых горицветов.

Тинг вопросительно взглянул на отца. Сакс понял его. Добродушное круглое лицо его лишь на миг обрело философскую задумчивость, а потом он согласно кивнул взлохмаченной шевелюрой, такой же огненной, как у Тинга:

– Ладно, хвастайся!

Тинг подвел Астрик к небольшому газончику, на котором росли цветы интересной формы: на стеблях с сочно-зелеными листьями висели фиолетово-красные бублики, окруженные изящными лепестками такого же цвета.

– Их почему-то называют башмачками, – сказал Тинг. – Но посмотри вон на тот цветок слева. Точнее, на его листья. Странно, не правда ли?

Астрик подошла поближе и обмерла. Листья цветка были темнее, чем у его сородичей, а по глубокому бархатистому фону будто кто-то вышил серебряными нитями иероглифы древней пиктограммы.

– Рисунок появился недавно, а до этого растение было обычным. Надо бы узнать у Шарпа, что это значит.

– Кто такой Шарп?

Тинг оглянулся на отца, возившегося в другом конце теплицы, и сообщил скороговоркой:

– Я когда-то говорил о нем. Это он не похож на человека. Уже много лет его держат в одном из ангаров на правой окраине города. Мой двоюродный брат там служит стражником. Иногда он берет меня с собою на ночное дежурство. И скажу тебе… Нет, это нужно увидеть собственными глазами.

– А что, Шарп очень умный?

– Не то слово, он умеет читать прошлое и будущее, разгадывать настоящее. – Тинг загадочно улыбнулся. – Хочешь, пойдем сегодня к нему. У моего кузена как раз дежурство ночью. Еще вчера я не решился бы открыть тебе эту тайну, но сегодня… сегодня о Шарпе напечатано во всех газетах.

– Хорошо, – кивнула Астрик. – Мне тоже надо кое о чем спросить его…

В девять вечера они встретились на правой окраине Асинтона, в самом запущенном и грязном районе города. Холмы свалок из автомобильных покрышек, строительного мусора, металлолома то и дело преграждали им путь. Чуть ли не под ногами шныряли крысы величиной с кроликов, и Астрик, прижимаясь к Тингу, повизгивала от страха. Наконец из темноты вынырнули два ангара, возле которых прохаживались часовые с автоматами.

– Дик, – негромко позвал Тинг. – Это я.

– Кто там? – насторожился часовой возле первого ангара.

– Я, Тинг. А это моя подружка.

– А, племяш, – пробасил Дик, оглянулся по сторонам и махнул им: – Быстро!

– Медленно поднялся шлагбаум, что-то зажужжало, засверкала фиолетовая мигалка, и тут же все стихло. Железные двери ангара стали вдвигаться в стены, и Тинг с Астрик юркнули в полутемное помещение. По гулкой бетонированной дорожке, на которой мог бы свободно поместиться огромный лайнер, они прошли к вольеру с частоколом железной решетки.

– Шарп, – почти шепотом позвал Тинг, содрогаясь от страха. Сколько раз он был здесь, но так и не привык к виду этого существа.

Что-то завозилось, зашуршало в темноте, послышался чей-то глубокий вздох.

– Ты спишь, Шарп? – спросил Тинг.

– Слишком часто приходишь сюда, мой мальчик, – прошелестело за решеткой. Раздался невнятный звук – то ли шагов, то ли прыжков, и в вольере зажегся свет.

Астрик зажмурилась. Не столько от того, что тот, кого она увидела, был страшен своим нечеловеческим обличьем, сколько от взгляда его глаз величиной с блюдце, от которых шло пронзительное голубое свечение, которое, как ей показалось, пронзило ее подобно рентгену. Даже закружилась голова.

– Какой обаятельный оборотень, – Шарп опять тяжело вздохнул.

Астрик вздрогнула и открыла глаза:

– Это вы обо мне?

– Да, – кивнул Шарп длинной головой, похожей на отшлифованный янтарь с инкрустацией глаз-бирюзы в оправе острых темно-зеленых ресниц, смахивающих на сосновые иголки.

Немного придя в себя, Астрик набралась храбрости рассмотреть существо. Если бы не громадные глаза, лицо его вполне могло бы сойти за человеческое. Все же остальное напоминало гигантское насекомое с туловищем майского жука или шмеля. Задние конечности были вдвое длиннее передних, он встал на них и оказался метра три ростом, а передние повисли, как лапки кенгуру. Из-за спины Шарпа выглядывали прозрачные голубые крылья. Их голубизна и янтарь головы делали бы Шарпа даже красивым, если бы не чудовищных размеров насекомообразное туловище, лапы и все это при человеческом лице.

– Не обижайся, что назвал тебя оборотнем, – сказал Шарп, и его губы сложились в улыбку, в глазах заиграли радуги, отчего он сразу же перестал казаться ужасным. – Я все знаю. Можешь не говорить, с чем пришла. Но советовать ничего не буду, решай сама. Тинг, – обернулся он к мальчику, – эта прелестная особа хочет поменяться лицом со своей сестрой. Как ты смотришь на это?

– Не может быть! – опешил Тинг. И, получив утвердительный кивок Астрик, схватился за голову: – С ума сошла! Ты ведь даже не представляешь, как выглядит твоя сестра!

– Но ведь дают же люди друг другу свою одежду. Почему же нельзя поменяться лицами? На время.

– Ты уверена, что не навсегда? – вскричал Тинг.

– Решай сама, – повторил Шарп. – Нужно всегда прислушиваться к голосу собственного сердца. Скажу одно – тебя ждут большие испытания, и если ты выдержишь их, все будет хорошо. Но почему ты до сих пор не познакомилась с девочкой, которая родилась в ту минуту, когда не стало Ватрины?