А. Ежов. Атака 2-го вюртембергского шволежерского полка при Красном

Р. Кнетель. Адъютанты Неаполитанского короля

В донесении императору от 5/17 августа Багратион написал, что неприятель, «атаковал всеми силами слабый наш обсервационный корпус. Г.-м. Неверовский, командовавший оным, держался 10 ч[асов] против всей конницы маршала Нея, где было более 18 полков кавалерии с пехотою…, быв 6 верст сряду окруженным всею неприятельскою силою и хотя урон у него значущий, но нельзя довольно похвалить храбрости и твердости, с какою дивизия его, совершенно новая, дралась противу чрезмерно превосходных сил неприятельских, можно даже сказать, что примера такой храбрости ни в какой армии показать нельзя». Ф.В. Ростопчину Багратион написал 16 августа: «Дивизия новая 27-я Неверовского так храбро дралась, что и не слыхано». Сен-При также привёл Александру «прекрасный пример в отступлении, которое осуществил генерал Неверовский от Красного до Смоленска с войсками, совсем новыми, который, постоянно окружённый более чем 50 эскадронами, ни разу не позволил себя отрезать, бился в рукопашной схватке с неприятельской пехотой; это самое максимальное, что можно было бы ожидать от солдат более обстрелянных». К.Ф. Толь позднее писал о Неверовском: «36-ть часов времени держался он на пространстве 45-ти верст, и наконец, потеряв до 1500 человек и пять орудий, 4-го числа к вечеру отступил к городу Смоленску». По мнению Д.П. Бутурлина, Неверовский, несмотря на большие потери, «успел сохранить большую часть войск своих, среди столь великой опасности, что генерал, менее его твердый духом, не преминул бы положить ружье».{118}

Как видим, уже изначально русские участники войны делали акцент на значительное численное превосходство неприятеля и на то обстоятельство, что ему противостояли молодые, необстрелянные войска, в пылу восторга «забывая» о том, что рекруты составляли лишь половину отряда Неверовского. Кроме того, явно завышалась продолжительность боя.

Впрочем, не только русские воины осознавали величие своего подвига. Заслуги российской пехоты признавали и все участники боя с неприятельской стороны. Так, лейтенант Ведель писал: «Мы произвели бесчисленные кавалерийские атаки на спешно отступающего противника, однако не удалось привести его в расстройство. Спокойствие и хладнокровие русской пехоты, которую мы постоянно преследовали вплоть до темноты, достойны восхищения, она одна спасла отряд». Мюрат признался императору, что «никогда ещё не видел больше отваги со стороны неприятеля». Ней писал, что русские отступали «в хорошем порядке» и «с проворством». Гриуа засвидетельствовал, что русские «совершили прекрасное отступление (une belle retraite)…, они держались непоколебимо и оставили поле боя только после упорного и смертоносного боя». По словам Ф. Сегюра, «честь этого дня принадлежит французской кавалерии. Атака была настолько же ожесточённа, насколько была упорна защита. На стороне последней имелось больше заслуг, так как она могла употреблять только одно железо, против огня и железа». Ж. Шамбрэ отметил, что «дело под Красным являет достопамятный пример превосходства хорошо обученной и хорошо предводимой пехоты над конницей».{119}

Паскевич заявил: «Немного чести их кавалерии, что 15 тыс. в сорок атак не могли истребить 6 тыс. нашей пехоты». Душенкевич, Ермолов, Данилевский и многие историки специально подчёркивали низкое качество французской кавалерии, поскольку она не смогла управиться с «горсткой» молодых русских рекрутов. Подобные заявления требуют корректировки. Во-первых, отнюдь не вся дивизия состояла из рекрутов: из пяти пехотных полков, два (Полтавский и 41-й егерский) были составлены из обстрелянных солдат. Во-вторых, некорректно именовать обсервационный корпус «горсткой» солдат, даже на фоне значительно превосходящего неприятеля. Отряд Неверовского насчитывал около 7200 чел. при 14 орудиях. В-третьих, неприятельская кавалерия атаковала не вся сразу, «скопом», а побригадно, чаще полками, а те, в свою очередь, поэскадронно и даже повзводно.

Участник боя Бисмарк вспоминал, что для всех инструкций Мюрат довольствовался приказанием эскадронам, указывая им на неприятеля: «Вот неприятель, атакуйте решительно!». Ни один командир эскадрона не мог позволить себе ждать повторения такого призыва командующего всей кавалерией, каждый полагал себя освобождённым от приказов своего полковника. Каждый шеф эскадрона командовал, не заботясь о целом: «Вперёд марш!» и в карьер устремлялся на неприятеля. Командующий артиллерией корпуса Груши свидетельствует: «Наш корпус не вступал целиком (еп entier) в это дело…, но весь день сражался частями (partiellement)». Так что в каждый отдельный момент боя реальное соотношение сил было совсем иным, чем при подсчёте общего количества войск на поле боя с той и с другой стороны. В этой связи следует привести слова Нея: «Многие эскадроны проникали в каре и отрезали батальоны, но неприятель избежал всеобщей гибели благодаря силе инерции, каковою его масса противодействовала намного больше, чем эффективностью своего огня, который производил более шума, нежели вреда». А. Фэн также признавал, что «самая блистательная храбрость наших солдат истощается: ударяя в густую колонну, они рубят её, но не могут сломить».{120}

Что же касается качества кавалерии, то в этом роде войск нужно учитывать два элемента: личный и конский состав. Нет никакого сомнения в высокой боеспособности и боевом духе неприятельских кавалеристов. Другое дело — конский состав, он, действительно, к тому времени был уже сильно ослаблен, измотан длинными переходами и, главное, плохим питанием; это было известно и русским.{121}

При таких уточнениях становится ясно, что не в качестве неприятельских войск как таковом заключалась причина слабой результативности действий противника, а в плохом тактическом руководстве этими войсками. Мюрат не сумел реализовать своё численное преимущество, распылял свои силы и бил «не кулаком, а растопыренными пальцами». По мнению Бисмарка, «это сражение представляет неоспоримое доказательство и яркий пример того, что самая храбрая и многочисленная кавалерия, когда плохо управление ею, превращается в совершенное ничтожество. Это сражение нанесло французской кавалерии первый жестокий удар; оно причинило более вреда, чем понесённые ею до того времени потери от недостатка в продовольствии и излишних усилий и трудов. Другой результат ожидал бы Мюрата, если бы он действовал правильно, избрав из тактических соображений самое соответствующее месту и обстоятельствам; если бы он провожал Неверовского с обеих сторон дороги разомкнутыми эскадронными или взводными колоннами; если бы, утомляя и расстраивая его беспрерывной картечью из многочисленных батарей, он воспользовался бы моментом и удобной местностью и скомандовал вовремя: “Эскадроны стой, направо и налево заезжай: марш-марш!”. В таком случае храбрый Неверовский и его отличная молодая дивизия, вопреки всем человеческим усилиям, не смогли бы сдержать натиск». Ф. Рёдер считал, что этот бой был «прекрасным примером стойкого поведения пехоты против кавалерии» и справедливым наказанием вождю кавалерии, который самонадеянно решил, что непременно сомнёт пехоту лошадьми, и не пожелал применить конную артиллерию.

Историк кавалерии А. Пикар писал: «Для того, чтобы оправдать Мюрата, атаковавшего не дожидаясь своей артиллерии, следует сказать, и это правда, что она была остановлена из-за разломанного моста, который следовало исправить; но очевидно трудно согласиться с тем, что с 6 дивизиями кавалерии невозможно было бы окружить русскую колонну и удержать её до прибытия артиллерии и лёгкой пехоты Нея; эта пехота следовала рядом с Нансути и Монбрёном, и только несколько рот смогли принять участие в овладении городом Красный». «Надо сознаться, — подчеркнул Вороновский, — что необузданная пылкость Мюрата не мало облегчила крайне трудную и сложную задачу Неверовского». Повинуясь приказам начальника, кавалерийские командиры «поочередно бросали свои эскадроны на русский отряд; все смешалось в общей свалке и хорошо обученная кавалерия действовала как беспорядочная иррегулярная конница». Мюрат не прислушался к резонным предложениям Нея, предлагавшего силами кавалерии отрезать русским путь отступления, подтянуть артиллерию и уничтожить неприятеля.{122} Не ясно также, почему французская пехота осталась в Красном и не приняла участия в преследовании. Даже сами русские признавали, что при таких действиях противника ничто не могло бы спасти их от гибели. Выражаясь по-солдатски, королю Неаполитанскому «вожжа под хвост попала» — он решил разбить противника силами исключительно того рода войск, каковым он командовал в «Великой армии». Мюрат не захотел разделить лавры лёгкой, как ему казалось, победы с артиллерией и пехотой, слава нужна была ему одному. Видимо, он хотел преподнести личный подарок императору ко дню его рождения.