Его плечи опущены, тусклый свет падает на его покрасневший лоб, шероховатую кожу мужчины, который много пил в своей жизни. Он снова вытаскивает из сумки бутылку, наливает полный стакан и протягивает мне водку.

Он долго кашляет. Когда он наконец восстанавливает дыхание, то снова закуривает свой «Кэмел». Нас зовет девушка, а мы даже ей не отвечаем.

— Я устал, ты знаешь, настолько я устал.

Человек без логова не ждет от меня ответа, поэтому я молчу. Мир раздавливает его, этот мир — замороженная, безжалостная пустыня для отчаявшихся людей, как бледный свет отгоревшего дня. Мир уродует его, отображаясь на его лице, лице больного человека с тяжелыми ожогами. Здесь, на этом мокром тротуаре, я почувствовала его, почувствовала до дрожи в спине, по легкой волне его дыхания. И для меня сложно это блуждание по ночному городу, но это не то же самое состояние, что у Джуда.

Мы берем пиццу и снова бредем вдоль серого проспекта. Дождь не прекращается. Картонная коробка для пиццы раскисает в наших руках. Мы испытываем пронизывающий холод. Но мы не боимся больше ничего: мотель находится не так уж далеко, ярко-красный свет на углу перекрестка, неон маленького желтого месяца, который колеблется в тумане.

Входим, за нами тут же закрывается дверь, у нас уже все решено, мы задергиваем шторы, отгораживаясь от грязного неба улицы. Мы ложимся в кровать, на покрывало, обнимаемся. Наконец я вижу, как он улыбается, этой своей первой робкой и недоверчивой улыбкой.

— Ты меня пугаешь, — шепчет он.

Его лоб касается моей груди, он долго остается неподвижным, я слушаю удары его сердца, приглушенный стук дождя на проспекте. Завтра я уеду отсюда. Он как будто разгадал мои мысли.

Джуд говорит вполголоса:

— Завтра ты уедешь.

— Да.

— Я не могу просить тебя остаться. Для этого я должен тебе что-нибудь предложить.

— Я ничего не прошу. Свою жизнь надо прожить совсем в одиночку.

— Женщины очень любят иметь комфорт, свой дом.

— Только не я. Я хочу жить иначе.

— В любом случае я хотел бы этого.

— А рыбачить?

— Рыбачить — это то, что мне спасает жизнь. Единственная вещь, которая была бы довольно мощным стимулом для меня, выводить меня из всего этого, — он делает неопределенный жест рукой, — но что касается того, чтобы построить собственный барак, о да, я хотел бы это иметь. У нас был бы ребенок, и мы его назвали бы, например, Джудом.

— Со мной тебе явно не повезло. Я совсем не та женщина, о которой ты мечтаешь.

— Вот уже довольно долго я думал о том, что больше не встречу вообще никого.

— Я — беглянка, дикий зверь, бродяжка всех дорог, я не смогу измениться. Я закончу жизнь в приюте.

— Давай поженимся.

— Я хочу возвратиться к тому, чтобы рыбачить.

Он сжимает меня в своих объятиях:

— Давай поженимся и поедем рыбачить вместе.

— Я не хочу жить больше на земле. Я скорее предпочту утопиться.

Он выпрямился, схватил бутылку, не отпуская меня, в этот момент его грудь давила на мое лицо.

— Хочешь немного водки?

— Нет… да. Мы вместе пьем слишком много.

— Я пью все время, но не ты, ты, кстати, совсем не пьешь.

Он наливает полный стакан и протягивает мне. Я кашляю.

Я смеюсь. Его глаза сверкают в тени. Я вижу, как блестят его зубы, когда он смеется в ответ.

— Давай теперь пойдем спать.

— Вот именно, давай будем спать.

В пять часов утра кто-то из персонала мотеля стучит в нашу дверь. Передышка закончилась, надо возвращаться в этот несовершенный мир, на улицу. Я тихо освобождаюсь из его больших рук.

— Еще можешь поспать, — говорю я, — а вот мне уже надо уходить.

— Я увижу тебя обязательно, я хочу встретиться с тобой, — говорит он. — Я напишу тебе с Гавайских островов. Я буду тебя додать. Всегда. Ждать всегда.

Туман накрывает Анкоридж. Мой самолет взлетает, набирает высоту, совсем непроницаемое небо. Я не поеду больше в Анкоридж. Великий мореплаватель еще, наверное, спит, лежа в теплой вмятине, которую я оставила на простынях. Я сохранила запах его кожи. Стюардесса приносит мне кофе с кексом. Парни передо мной просят ее принести пиво. Они говорят о Датче и о корабле, который уплыл. Самолет заходит над островом Кадьяк. Мое горло сжимается, я вижу море, большие траулеры на рейде, смотрю на океан, усеянный небольшими суднами, замечаю пену возле их кильватеров, я вдруг понимаю, что мне действительно надо возвращаться туда. Ритм моего сердца ускоряется, оно громко бьется, я собираюсь вернуться рыбачить.

Я забираю свою сумку у подножья чучела гризли, набитого соломой, в очень маленьком зале аэропорта. Я выхожу. Солнце. Еще очень рано. Я иду до дороги, потом бегу. Я поднимаю большой палец. Останавливается такси. Шофер наклоняется, собираясь открыть мне дверь.

— Я возвращаюсь в город, — говорит он. — Моя поездка уже оплачена. Я могу тебя взять.

Я сажусь в машину. Я укладываю свой скромный багаж у ног. У мужчины небольшого роста как будто и нет возраста, у него голова хилой и бледной птицы, полинявшие серые глаза, очень высокой, немного охрипший голос. Он протягивает мне сигарету. Его руки тонки и полупрозрачны, их можно даже назвать стеклянными.

Мы движемся вдоль моря. Прямая дорога до базы морской пограничной охраны. Нет ни одного дерева по пути, только черная и голая земля. Затем — Гипсон Коув и первые хлопчатники. Мы по-прежнему движемся вперед. Уже виднеются редкие деревья. Справа можно видеть доки, где ремонтируют и заправляют горючим корабли, потом появляются молчаливые гиганты, стоящие вдоль первых консервных заводов. Это все вызывает невыносимую боль в душе, у меня даже болит живот. Всплывают воспоминания о поведении Джуда. «Топаз» возвратился. «Алеутская леди» и «Кара» даже еще не отходили, так и стоят со времени моего отъезда.

Шофер говорит быстро и много: Эдвард, рожденный и выросший в Аризоне, случайно приехавший в Кадьяк и пребывавший в сомнениях. Сигареты уже переполнили его пепельницу. На заднем сиденье лежат книги, беспорядочно брошенные. Радио прерывает его речь, его вызывают для следующей поездки.

— Пошли в бар «У Тони» сегодня вечером, я угощу тебя стаканчиком, — говорит он, оставляя меня перед первым понтоном, где его уже ожидает высокий мохнатый парень, он в спортивной одежде и в разорванной толстовке, с вещмешком на плече.

Палуба «Мятежного» пустынна. Светло. Тогда я иду до бухты Собак. В середине моста я поднимаюсь по парапету. Подо мной только чайки, темно-синяя вода, глубокие и медленные волны. Я сплевываю, чтобы хоть как-то имитировать Джуда. Я продолжаю свой путь. Темные деревья Длинного острова чернеют передо мной, небо ярко-голубого цвета. Я подхожу к маленькому порту. Я делаю несколько шагов и закрываю глаза, запах воды смешивается с запахом густого леса, находящегося на другой стороне дороги. Я долго втягиваю этот необыкновенный воздух, усталость оглушает меня, вдруг я чувствую себя очень легкой.

Я иду на «Мятежный». Очень тихо. Джейсон должен еще спать. Я ступаю на палубу. Под моими ногами очень теплое дерево. Вода плещется вокруг корпуса корабля. Наверху мачты виднеется искусственный ворон. В воздухе чувствуется запах водорослей и ракушек. Я почти уже засыпаю, когда Джейсон появляется на пороге своей каюты с ошеломленным лицом, еще опухшим от сна.

Гордон сидит за столом кают-компании, кружка кофе между его пухлыми пальцами. Он наклоняет голову, улыбается, когда я вхожу. Женщина приветствует меня коротким кивком головы и выходит.

— Это — Диана, — очень быстро говорит Гордон, называя ее имя. Он кашляет. — Располагаешь ли ты достаточным временем в Анкоридже? Да… И возвращение таки приносит пользу.

Он прочищает горло.

— У меня плохая новость, Лили… К большому сожалению, плохая. Страховая компания корабля не желает оплачивать твой несчастный случай. Энди не хочет больше брать тебя еще на один сезон рыбной ловли. Он думает, что твои документы не совсем в порядке. Чересчур уж рискованно для него, — говорит он.