Новорождённого братца Каспара Антона Карла крестили 8 апреля 1774 года, и крёстным отцом согласился стать не кто-нибудь, а его сиятельство граф Каспар Антон фон Бельдербуш, первый министр курфюрста. Сам министр на крестинах не присутствовал, но подарок, видимо, прислал. Граф Бельдербуш хорошо относился к семье Бетховен, и сам факт его покровительства говорит о том, что Иоганн в то время вовсе не был тем опустившимся алкоголиком, каким его обычно себе представляют. Правда, в капелле поговаривали, будто в благодарность за особое к себе отношение Иоганн пересказывает министру разговоры, не предназначенные для ушей начальства. Но что такого крамольного могли обсуждать хористы и оркестранты?
После рождения брата мать уже не могла уделять Людвигу достаточно времени; отец то был на репетициях, то ходил давать уроки. Болтавшийся почти без присмотра бойкий и проказливый ребёнок, разумеется, лез, куда нельзя, получал шлепки и окрики, обижался, убегал в комнату, где стоял клавесин. И… мы можем вообразить себе, что через какое-то время оттуда начинало раздаваться бренчание. Почти бессмысленное, но всё-таки не совсем хаотическое. Он же видел, как обращался с клавесином дедушка. И сам пытался играть Музыку, причём сразу обеими руками. Другое дело, что эта Музыка получалась примерно такой же неуклюжей, лохматой, лобастой и кряжистой, каким был сам Людвиг, слегка похожий на медвежонка.
Когда Иоганн застал малыша за этими импровизациями, его осенила счастливая мысль: Людвиг может стать вторым Моцартом!..
Волшебная сказка о чудо-ребёнке, которому рукоплещут императоры и короли, продолжала гулять по всей Германии, хотя сам Вольфганг Амадей к тому времени вырос в настоящего мастера и при этом никак не мог отыскать себе место, более соответствующее его гению, чем пост концертмейстера зальцбургской капеллы с окладом всего 150 гульденов в год. Две большие оперы Моцарта, «Митридат» и «Луций Сулла», были с успехом поставлены в 1770 и 1772 годах в Милане — однако никто из итальянских правителей не захотел взять его к себе на службу; тщетной оказалась и поездка в 1773 году в Вену: императрица Мария Терезия дала маэстро аудиенцию, но… никаких надежд на получение работы при дворе не посулила. В 1775 году Моцарту удалось ненадолго вырваться в Мюнхен, где ставилась его комическая опера «Мнимая садовница» — но и там должности для него не нашлось. «Нет вакансии!» — развёл руками князь Карл Теодор, который некогда, будучи ещё мангеймским курфюрстом, создал едва ли не лучшую в Германии капеллу.
И всё-таки музыкальная одарённость Людвига давала шанс попробовать повторить успех маленького Вольфганга.
Иоганн взялся за дело довольно рьяно.
Профессионал должен уметь играть чисто, бегло и безупречно. Поэтому на первых порах — только технические упражнения. Строгая постановка руки — на старинный манер, когда кисть образует округлый купол. Гаммы играются с точным соблюдением аппликатуры (иначе в быстром темпе пальцы начнут заплетаться). Одновременно усваиваются названия звуков, интервалов, тональностей. Упражнения на легато и стаккато, певучее и отрывистое звукоизвлечение… Примерно так, судя по существующим трактатам, тогда обучали музыке, и многое из этой методики действительно по сей день, разве что теперь детей стараются не изнурять сухими экзерсисами.
Возможно, маленький Моцарт этот начальный этап преодолел легко и быстро, почти сразу перейдя к «живой» музыке. К тому же его отец Леопольд был выдающимся педагогом, который умел обучать играючи и не прибегал к насилию над личностью подопечного. Иоганн ван Бетховен подобной деликатностью не отличался. Но ведь и строптивый Людвиг мало походил на ласкового и послушного Вольфганга. Поэтому обучение нередко превращалось в поединок отца и сына. Отец безжалостно ломал его волю, но… сломать до конца так и не смог.
К тому времени семья жила в доме на улочке Рейнгассе (этого исторического дома больше нет, он был уничтожен во время авианалёта в 1944 году). Улочка спускалась прямо к величавому Рейну, на берегу которого Людвиг любил гулять. Но теперь нужно было каждый день усердно заниматься. Как только мальчик освоился с клавесином, Иоганн заставил его изучать ещё и игру на скрипке. Её преподавал сосед по дому и родственник фрау Лены, Франц Георг Ровантини, скрипач придворной капеллы. Моцарт, кстати, тоже играл и на скрипке, и на альте, причём играл превосходно. Для профессионального музыканта этот навык был тогда почти необходим. Музыкант, не умеющий держать смычок, выглядел странновато; над таким смеялась бы вся капелла, да и в обществе владение струнными инструментами сулило свои выгоды: многие вельможи любили играть в ансамбле, и очень даже возможно было оказаться за соседним пультом с каким-нибудь бароном, графом или князем.
Друг детства Бетховена, Франц Герхард Вегелер, оправдывая суровые методы Иоганна, отмечал, что у него были на то причины: «Никакое ремесло, кроме отцовского, не сулило радостей, ибо всюду имелись ограничения. Отсюда и строгость отца, не обладавшего особыми умственными и нравственными достоинствами, и его желание поскорее сделать из старшего сына помощника в воспитании младших детей».
Под «детьми» подразумевался не только брат Каспар Антон Карл, но и родившийся около 1 октября 1776 года Николаус Иоганн. Мария Магдалена пыталась что-то зарабатывать, обшивая знакомых, но это были сущие гроши. В результате она всегда была занята, всегда имела усталый вид, и её крайне редко можно было застать улыбающейся. «Замужество — это немного радости вначале и множество тягот потом», — говорила она соседкам.
Радость иногда перепадала на её долю и в зрелые годы. В её день рождения (19 декабря) и в день именин (22 июля) в доме устраивались праздники. В большой комнате воздвигался балдахин и расставлялись нотные пульты; в десять вечера отдохнувшая и нарядная Мария Магдалена спускалась вниз; супруг усаживал её в красивое кресло под балдахином и устраивал в её честь концерт, в котором принимали участие его сослуживцы. После этого давался вкусный ужин, и совсем уже ночью — танцы в одних чулках, без башмаков, чтобы не будить стуком каблуков спящих соседей. Из этого описания, оставленного соседкой Бетховенов, Цецилией Фишер, нетрудно понять, что Иоганн, видимо, действительно очень любил свою кроткую супругу и не жалел денег на эти празднества. Денег же требовалось всё больше. Семья росла, а доходов не прибавлялось.
Вся надежда была на Людвига, который к семи годам уже мог довольно бегло играть на клавесине и более или менее сносно обращаться со скрипкой и альтом (хотя тут ему не хватало пальцевой гибкости). Певческих способностей у него не было ровно никаких — голос у мальчика был зычным, но совсем не ангельским, — и стало быть, будущее сына в глазах Иоганна связывалось исключительно с виртуозным исполнительством.
Как ни странно, композиторских устремлений Людвига отец вовсе не поощрял. Цецилия Фишер свидетельствовала: «Каждый день Людвиг ван Бетховен получал урок игры на скрипке. Однажды он играл себе что-то без нот. Отец вошёл и говорит: „Что за ерунду ты там опять пиликаешь? Ты же знаешь, я терпеть этого не могу; давай-ка играй по нотам, иначе от твоего пиликанья никакого толку не будет… Да что ж ты опять бренчишь? Убирайся, а то получишь оплеуху!“
В другой раз, прислушавшись к игре Людвига на скрипке, отец обратил внимание, что тот снова фантазирует без нот. Отец сказал: „Я столько раз тебе говорил — а ты опять за своё?“… Людвиг сыграл ещё раз и ответил: „Но разве это не красиво?“ Тогда отец заметил: „Это, конечно, другое дело, однако всё равно взято из головы, а ты ещё до такого не дорос. Упражняйся усердно на клавире и скрипке, не допускай фальшивых нот, вот дело и пойдёт. А когда продвинешься, тогда настанет время работать ещё и головой“».
Цецилия Фишер была простодушной свидетельницей, совсем не музыкальной и не очень грамотной, но суть услышанных разговоров донесла, похоже, верно. В методике Иоганна имелся свой смысл: она была строго профессиональной и по-своему последовательной. Зато когда у Людвига действительно стало что-то получаться, тот же Иоганн хвастался перед Фишерами: «Мой Людвиг, мой Людвиг, я точно знаю — он когда-нибудь станет великим и знаменитым человеком. Вот вы, кто собрались здесь, вы до этого доживёте — и вспомните тогда мои слова!»
