Для нас интересно и то, что Б. Емельянов, как и сам автор пьесы в письме Е. Якушкиной, опроверг домыслы театральных чиновников, будто поведение Бусыгина и Сарафанова в сцене их первой встречи надуманно, неправдоподобно. И, может быть, самое главное — в выводе рецензента: «Мы лишний раз убеждаемся, что театр — не иллюстратор, а творец, ибо видим на сцене то, чего не ждали и о чем даже не догадывались… В этом парадоксальном спектакле фантазеры оказываются реальнейшими людьми, а трезвые практики терпят поражение. Здесь розыгрыш оборачивается правдой, а “правда”, как ее представляет театрально-драматургическая традиция, выглядит шаткой. Сарафанов одним своим существованием делает затруднения многих вполне положительных героев современных пьес сильно преувеличенными» (выделено мной. — А. Р.). Заслуженные «камешки» в огород драматургов — авторов тогдашних «мыльных опер»!

Глава тринадцатая

«ПРЕДМЕТОМ СТАВ СУЖДЕНИЙ ШУМНЫХ…»

Суждения о судьбе и творчестве Александра Вампилова, высказанные критиками при его жизни, были представлены (пусть и не все) в предыдущих главах. А как быть с теми, что прозвучали после его ухода из жизни? Они уже не были услышаны им, но в них-то современники и выразили свои оценки наследия драматурга. Потому привести хотя бы некоторые из них необходимо. Как и следовало ожидать, творчество драматурга стало «предметом суждений» не только «шумных», но и — продолжив пушкинские слова, — глубоких, поверхностных, сомнительных и всяких других.

В 1975 году журнал «Театральная жизнь» (№ 1) опубликовал статью Н. Анкилова «Раздумья о судьбе и таланте». Это типичный образец «идейно выдержанной» критики тех лет. Автору не нравится, что его коллеги, «анализируя творческое наследие драматурга (Вампилова. — А. Р.), как правило, пользуются лишь радужными красками, не скупятся на восторженные эпитеты, порою даже в очевидных творческих просчетах усматривая достоинства».

Было время, при жизни его не замечали, констатирует автор статьи. «И вдруг… об А. Вампилове заговорили! Впервые я обратил на это внимание во время последней Всероссийской конференции режиссеров. На трибуну один за другим поднимались руководители ведущих столичных театров и, не скупясь на самые теплые слова, говорили о творчестве к тому времени уже — увы! — покойного драматурга. И не только говорили, а и выражали готовность ставить его произведения на сценах своих театров…»

Далее идут постулаты, ставшие обязательными для таких авторов.

«Современное советское театральное искусство, следуя своим традициям, является искусством, поднимающим важнейшие жизненные проблемы, искусством глубокого проникновения во внутренний мир современника, борцом за человека высоких нравственных и политических идеалов. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на афиши хотя бы нескольких минувших сезонов. Какие произведения писателей, работающих в жанре драматургии, больше всего занимали зрителей, нашу театральную общественность? Именно те, которые ставили большие общественные проблемы, волнующие нашего современника, помогали ему разобраться в сложностях жизни, произведения, утверждающие пафос труда, уважения к человеческой личности, высокое призвание человека на земле. Вспомните хотя бы “Сталеваров” Г. Бокарева, “Дарю тебе жизнь” Д. Валеева, “Человека со стороны” И. Дворецкого, “Наследство” А. Софронова, “Хату с краю” М. Сторожевой, “Лошадь Пржевальского” М. Шатрова и так далее… Всем им одинаково присуще активное вторжение в жизнь, поднимаемые ими проблемы масштабны, жизненны, герои их произведений узнаваемы, они живут рядом с нами, на их характерах печать нашего времени».

Ох уж эта «печать времени»! На ней автор статьи особо настаивает. Вот, предлагает он читателю, «попытайтесь переместить во времени, например, Чешкова из “Человека со стороны” И. Дворецкого. Какой бы фантазией вы ни обладали, сделать это вряд ли удастся. Чешков — порождение конкретного времени, эпохи научно-технической революции. Зиловы же на это претендовать не могут. Зиловы… скорее — результат личных духовных качеств человека… Потому-то поле деятельности Зилова автором ограничено до предела, лишено конкретных примет времени».

Толкователь пьес не мог не подпустить и теории, благо что она была давно обкатана:

«Вряд ли следует напоминать о том, что человек — существо коллективное, что его характер, сознание формируются общественной средой, в которой он живет и действует. Причем процесс этот находится в постоянном диалектическом развитии. Сегодня мы не те, что были вчера, завтра будем не те, что сегодня. Поэтому-то нельзя рассматривать человеческий характер как нечто обособленное, вне связи со временем, с конкретной реальной действительностью. В противном случае неизбежны схематизм, заданность, измельчение образа, его двусмысленность. Автор будет не в состоянии дать ответы на вопросы, которые больше всего волнуют зрителя: какие объективные причины породили этот тип характера, побудили человека к тем или иным поступкам…

Иными словами, для художника мало подметить то или иное жизненное явление, проблему, важно еще и осмыслить их в свете идеологических задач времени. Этому, как мне кажется, А. Вампилову предстояло еще научиться. Именно отсутствие четких идейных позиций в произведениях этого драматурга дает возможность для неточного их прочтения или двусмысленного толкования при воплощении на сцене».

Не дай бог слушать таких критиков, знающих назубок «идеологические задачи времени». Удивительно, как в одних и тех же журналах, рассчитанных на служителей и знатоков театра, печатались обкатанные статьи «правильных» критиков и размышления, к примеру, Г. Товстоногова и А. Эфроса.

К 1975 году, когда пьесы Вампилова поставили уже и выдающиеся режиссеры, глупо было бы заканчивать статью о драматурге утверждением, что в его пьесах нет «четких идейных позиций». Поэтому Н. Анкилов приписывает Александру Валентиновичу радужные намерения, пусть и неосуществившиеся:

«Он искал доброе не просто в человеке, а именно в советском человеке. Он шел к социальной определенности, к социальному осмыслению понятия добра… Как художника его интересовали еще темные, не просветленные углы жизни. Но его талант был направлен на то, чтобы все люди, даже из этих “темных” углов, открывались не как “маленькие” люди, а как подлинные граждане нашего времени».

Статья В. Соловьева «Праведники и грешники Александра Вампилова», напечатанная в том же году в журнале «Аврора» (№ 1), останавливала внимание «загадками», но уже не драматурга, а самого автора публикации.

«Прочитанный насквозь (!) Вампилов, — начинает он, — предстает не только как искусный драматург и честный исследователь жизни, но еще и как создатель нравственной модели… Менее всего я хочу приписать Вампилову некий этический императив, нравственную риторику, моральный ригоризм. Создавая свою модель, он исходит из реальности, ни на минуту не забывает о ней, но ею не ограничивается. Не жизнь, но образ жизни — modus vivendi. Не реальность, но ее концептуальная выжимка, отстоявшийся вывод, этическое резюме.

Сочтем эти слова за существенную поправку к реалистическому уставу. Тогда мы легко простим Александру Вампилову условные, неправдоподобные повороты сюжетов — от попавшей не по адресу записки Шаманова (“Прошлым летом в Чулимске”) до двадцатиминутного явления ангела в “Провинциальных анекдотах”. Да, это натяжки, если соизмерять их с реальностью, но они необходимы Вампилову для создания и оформления его концептуальной модели».

Вот и доказывай, что никакой заведомой «концептуальной модели» драматург не создавал, что неожиданные повороты в сюжетах пьес не имеют ничего фантастического, надуманного. Разве записка Шаманова не могла быть утаена его подругой Кашкиной? И разве так уж фантастичен поступок Хомутова из комедии «Двадцать минут с ангелом»? Выходит, что мнимые условности в пьесах Вампилова увидели не только мирингофы и закшеверы. Круг таких толкователей был гораздо шире.