Об истории публикации «Утиной охоты» в альманахе «Ангара» нужно рассказать особо, потому что в ней, этой истории, как в капле воды, отразилось отношение чиновников к творчеству неудобного драматурга. Он оказался «зафлажен» везде — и в двух столицах, и в родной провинции. Между тем Александр Вампилов никогда не был ни диссидентом, ни тем более антисоветчиком. Еще в годы работы журналистом, участия в Творческом объединении молодых литераторов он иронически относился к фронде юных коллег. Начинающий прозаик Борис Черных в своих воспоминаниях писал, что верил в «переустройство тогдашнего общества на нравственных началах», пытался создать «гласную оппозицию догматизму» и рассчитывал на поддержку Вампилова. Но, как и следовало ожидать, безуспешно. Если учесть, что автор мемуаров работал комсомольским секретарем на строительстве Байкальского целлюлозно-бумажного комбината, инструктором обкома комсомола, журналистом, то можно представить, как относился Вампилов к этому «оппозиционеру». Читатель может сказать: «А как же теплый автограф драматурга, однажды опубликованный: “Боре Черных, майору, которого, к моему удовольствию, знавал еще старшиной, на добрую память. 8.1.1971 г.”?» Оказывается, молодые шутники из ТОМа присвоили его участникам «звания». Наиболее известные авторы, в том числе и Вампилов, стали «генералами», другие — кто «полковником», кто — «лейтенантом». Борис оказался «майором». Так что Александр и тут остался верен и правде, и юмору.

Но стремление иных режиссеров поставить какую-либо вампиловскую пьесу со «смелым» подтекстом, с неким вызовом власти возмущало автора. В одном из писем Якушкиной он не сдержал чувств по этому поводу:

«Вот “Прощание в июне” в Иркутске. Вы помните Черткова (кстати, ученик Гончарова), румяного юношу, спектакль он сделал посредственный, но сколько шуму, скандалу, рёву, он мне здесь осточертел со своей наглой и необоснованной амбицией, вообще почти все они таковы, из тех, что рыщут сейчас по областным городкам. И красноярцы, и Паламышев, и тот дурак из Новокузнецка, который поставил по “Старшему сыну” нечто против власти, милиции, заодно и против здравого смысла (спектакль сняли). Увидите, они пустят меня по миру, да еще с дурной репутацией».

Замысел «Утиной охоты», думается, зрел у Вампилова давно. Во всяком случае, некоторые строки в его записной книжке воспринимаются как своего рода «комментарии» к этой драме, к характеру ее главного героя. Не мог ли Зилов сказать о себе такое:

«— Что я могу? Что я умею? Я умею выпить, красиво сесть, красиво встать, красиво носить шарф… И всё. И это, выходит, главное, что я умею. А вот он сидит, пьет, шутит, заказывает еще. Он делает это не хуже меня. Но это у него не главное. Вот он спорит, горячится, у него есть дело, идея, наверное, какая-нибудь. То у него главное. А здесь он между прочим. Так вот получается, что моя жизнь, мое призвание — это “между прочим”. Я весь состою из этого “между прочим”… Подайте, пожалуйста, бутылочку нарзана (четвертый номер)».

А вот слова, которые автор мог бы сказать о внутренней опустошенности своего героя:

«Ничего нет страшнее духовного банкротства. Человек может быть гол, нищ, но если у него есть хоть какая-нибудь задрипанная идея, цель, надежда, мираж — всё, начиная от намерения собрать лучший альбом марок и кончая грезами о бессмертии, — он еще человек и его существование имеет смысл. А вот так… Когда совсем пусто, совсем темно».

И уже как приговор героя себе — приговор краткий и справедливый: «Я износил свою душу…»

И такой человек становится главным персонажем пьесы, написанной в дни «созидательной работы общества, строящего коммунизм». Какой ужас для надсмотрщиков за литературой! Подробный рассказ о нежданной удаче, позволившей опубликовать пьесу в 1970 году в альманахе «Ангара», оставил поэт Марк Сергеев, который возглавлял тогда Иркутскую писательскую организацию:

«Саня заглянул ко мне вечерком, оставил рукопись. Назавтра мы поговорили, настроение у Вампилова было худое, он был твердо убежден, что цензура пьесу не пропустит.

— Попробуем, — сказал я. — А вдруг удастся.

Мы учли, что цензура ведет себя странно, она заставляет всех нас делать вид, что ее нет. Она не читает рукописей, а знакомится с произведением только в корректуре. Это странное извращение стоит государству множество денег, ведь над рукописью работает редактор, он получает зарплату, потом корректор, потом типографский наборщик, верстальщик, но деньги-то платят государственные. И вот — корректура, и тут цензор считает произведение “идеологически вредным”, снимает его. Но и тут секрет Полишинеля: цензуры-то, оказывается, нет, и снять произведение из альманаха, убрать книгу из плана должен тот же редактор, в крайнем случае, директор издательства, делая вид, что он полный идиот: только что говорил “хорошо” и даже “замечательно”, а теперь говорит “худо”, раньше сидел с автором и трудился над некоторыми шероховатостями языка и стиля, а теперь внезапно прозрел и увидел в чужом глазу бревно, там, где еще вчера не было и соломинки. Мы решили использовать эту странную логику цензуры себе на пользу, решили сначала сдать в набор, а там будь что будет, по крайней мере, дойдет хоть до корректуры. А тут, когда набор уже был готов, случилось везение, которое бывает лишь раз в жизни: главный цензор уехал в отпуск, на лечение — у него было неблагополучно с легкими. Мы тут же поставили “Утиную охоту” в номер. Но ее надо было подстраховать. Тогда я решил написать предисловие по принципу “голого короля”: кто не понял “Утиной охоты”, тот… Ну что тут пояснять!»

Основные доводы, изложенные М. Сергеевым в предисловии, выглядели так:

«На вопрос: “Есть ли положительный герой в гоголевском ‘Ревизоре’”, — обычно отвечают утвердительно. Есть. Это — смех. Это — позиция автора, его отношение к персонажам, ко всему, что происходит на сцене. И это верно. Изображая действительность, писатель может выбрать для достижения цели разные пути — утверждать достоинства или разоблачать недостатки, поддерживать новое или смеяться над отживающим, помогая этим всему, что мешает нам, уйти из жизни как можно скорее. Первый путь прекрасен. Но он более легок. Героические подвиги, полные опасностей, приключения, возвышенные разговоры, мечты… Второй путь труднее: здесь ты подчас рискуешь оказаться непонятым, ибо твоя позиция не высказывается прямыми фразами, а спрятана за твоим отношением к изображаемому…

…Вы сейчас прочтете увлекательную, но не простую пьесу одаренного драматурга Александра Вампилова. В ней тоже положительным героем является смех или наше негодование, которое есть результат негодования автора, рассматривающего, исследующего внутренний мир человека, пусть не типичного, но существующего еще, к сожалению, в нашей жизни. Чтобы рассмотреть микроб, способный заразить здоровых людей, врач пользуется микроскопом. Драматург не пользуется микроскопом, он увеличивает, гипертрофирует, если хотите, черты характера главного персонажа пьесы, позволяет нам взглянуть на него как бы изнутри. И если, осуждая этого человека, сидя в темном зале театра или с книгой, с номером альманаха в вечерней тишине, кто-либо задумается над своей судьбой, над судьбой своего знакомого, в котором, пусть в малой степени, проявляются отрицательные качества, значит, цель автора будет достигнута: вот он, микроб, могущий вызвать заболевание. Будьте бдительны!»

«Видимо, — заключал автор воспоминаний, — молодых дам, сотрудниц цензуры, предисловие убедило. “Утиная охота” была напечатана и ушла в жизнь. В жизнь сложную, полную событий драматических, но она уже жила, уже джинна, выпущенного из оклеенного цензурными запретами кувшина, нельзя было загнать обратно».

* * *

В каких-то воспоминаниях их автор рассказывает, будто Вампилов в споре с критиками пьесы «Утиная охота» привел довод: «А разве в каждом из нас нет Зилова?» Не думаю, что это — точно переданные слова драматурга. О том, насколько «зиловщина» распространена, насколько она типична, написано множество ученых статей. Но не важнее ли каждому читателю пьесы и каждому зрителю спектакля подумать о причинах самой болезни, названной «зиловщиной», о том, почему мы, получив Божий дар на земле, живем недостойно, грязно, безнравственно? Сам драматург говорил об этом с душевной болью и выношенной убежденностью. Причем высказывал свои мысли в связи с судьбами и поступками людей самых обыкновенных, в простых житейских историях. Почему? Да потому, что эти раздумья судьбоносны для каждого человека. И в пьесах Вампилова они звучат в устах чуть ли не каждого героя. И в записных книжках драматург то и дело сворачивает на эту главную тему: