Листу было тяжело расставаться с выстраданными мечтами о театральной реформе, которой он отдал столько сил. Но тучи сгущались не только в Веймаре. 14 января в Берлине скандалом закончился концерт, на котором Ганс фон Бюлов дирижировал симфонической поэмой «Идеалы». Публика освистала произведение Листа. Весть об этом — очередном! — провале быстро достигла Веймара. Лист чувствовал себя неприкаянным, ему казалось, что, даже покинув Веймар, он нигде не найдет себе приюта…

Марта Сабинина записала: «6-го февраля. На музыкальном утре Листа тяжелое чувство соединяло присутствовавших: все сознавали, что кончается золотая эпоха Веймара. Лист смотрел на всё как-то равнодушно, в нем не было уже того оживления, того увлечения, которые характеризовали Веймарский музыкальный мир. <…> Лист отказался от Веймарского театра; он был огорчен и, казалось, не так скоро возьмет в руки капельмейстерский жезл…»

И всё же Лист не сдался. В конце февраля он выехал… в Берлин! «Я написал в паспорте: цель моей поездки — быть освистанным»^[518]. 27 февраля он снова «взял в руки капельмейстерский жезл» — «Идеалы» были повторены перед берлинской публикой. На этот раз победу одержал Лист — концерт закончился овацией.

Вернувшись «со щитом» в Веймар, Лист, не задерживаясь надолго, отправился вместе с Каролиной и княжной Марией в Мюнхен. Здесь в марте 1859 года состоялось знакомство Марии с ее будущим мужем, князем Константином цу Гогенлоэ-Шиллингсфюрстом (zu Hohenlohe-Schillingsfürst, 1828–1896), обладавшим многочисленными талантами. В 1848 году он поступил в австрийскую армию; венцом его военной службы стал чин генерала от кавалерии (1884). Не менее успешно складывалась и карьера князя при дворе: в 1859 году он стал флигель-адъютантом императора Франца Иосифа I, в 1865-м — гофмаршалом, а в июле 1866 года занял должность первого обер-гофмейстера Венского двора. Еще до этих назначений князь Гогенлоэ-Шиллингсфюрст показал себя знатоком и покровителем наук и искусств. За два года до описываемых событий во время расширения и реконструкции главной улицы Вены Рингштрассе (Ringstraße) он по поручению императора руководил строительством зданий Венской придворной оперы, Бургтеатра^[519], а также Музея истории искусств (Kunsthistorischen Museum) и Музея естествознания (Naturhistorischen Museum). Кроме того, он являлся главным куратором Придворной капеллы, а с 1870 года — почетным членом венского Общества любителей музыки (Gesellschaft der Musikfreunde). В 1873 году князь также стал курировать Академию изобразительных искусств Вены (Akademie der Bildenden Künste Wien) и Австрийский музей искусства и промышленности (Österreichischen Museums für Kunst und Industrie). Тогда же он принял участие в подготовке Всемирной выставки, которая проходила на территории парка Пратер. Впоследствии один из холмов Пратера был назван в его честь (Der Konstantinhügel). В 1874 году Антон Брукнер посвятил князю Константину симфонию Es-dur, названную им «Романтической»…

Все эти достижения были у князя впереди. Ныне же молодые люди встретились и полюбили друг друга, можно сказать, с первого взгляда. Лист понял, что предстоит подготовка к еще одной свадьбе.

Несмотря ни на что, жизнь продолжалась. Лист вновь ощутил желание творить. Он заново переработал и инструментовал написанный им в 1853 году «Приветственный марш» в честь великого герцога Карла Александра. Он словно хотел повернуть время вспять, возвратиться в те годы, когда в его душе была жива надежда на Веймар. 9 апреля Лист уже дирижировал в веймарском придворном театре второй редакцией «Приветственного марша».

А вскоре в Веймар пришло известие: 10 апреля Франц Иосиф подписал указ о награждении композитора австрийским орденом Железной короны 3-й степени. Эта награда предполагала возведение ее обладателя в дворянское достоинство, о чем Лист был официально уведомлен специальным указом от 30 октября. «Что ты думаешь об идее носить мне отныне фамилию фон Райдинг?»^[520] — спрашивал Лист Каролину Витгенштейн. Княгиня, однако, не разделяла его энтузиазма, ясно видя опасность в заигрывании с высшим светом, и справедливо опасалась появления различных издевательских пасквилей от многочисленной армии его недоброжелателей. «Фамилии с „фон“ и „де“, в их истинном смысле, указывают на обладание собственностью, завоеванной мечом. Последующие поколения с помощью „фон“ и „де“ лишь закрепляют принцип наследственности как таковой. Я не вижу смысла в принятии приставки „фон“ совершенно вне ее первоначального смысла… Мне не хотелось бы видеть в этом проявление тщеславия, которое недостойно Вас»^[521].

Как уже было сказано, Лист так никогда и не стал дворянином «в первоначальном смысле» этого слова. Но удовлетворение от признания его заслуг венценосными особами он, находившийся в атмосфере повсеместной травли и клеветы, всё же получил.

По-настоящему его поддерживала в этот тяжелый период только вера. Лист вновь и вновь возвращался к замыслам духовных сочинений, к планам реформирования церковной музыки. Дело в том, что начиная со второй половины XVIII века наблюдались явные «романтизация» и симфонизация церковных жанров. Григорианский хорал композиторами уже практически не использовался, утрачивалась изначальная богослужебная функция церковной музыки, то есть многие духовные произведения «вышли за пределы Церкви» и стали восприниматься самостоятельными концертными композициями. Лист стремился вернуть церковной музыке сакральность. В его понимании композитор, обращающийся к церковным жанрам, должен быть в первую очередь проповедником; его музыка должна обладать мощной силой, по его собственным словам, «объединяющей театр и храм». Не выводить церковную музыку с амвона на эстраду, но эстраду по возможности сделать подобием амвона! Характерно, что, неуклонно следуя по этому пути, Лист пришел в итоге в своих поздних духовных сочинениях к возрождению традиций григорианского хорала и полифонии эпохи Джованни да Палестрины (da Palestrina; 1525 или 1526–1594).

Он одновременно работал — вдохновенно, с полным самоотречением — над ораториями «Легенда о святой Елизавете» и «Христос». Марфа Сабинина вспоминала: «17 мая… Лист мне сказал, что он окончил сочинение „Нагорной проповеди“ и что он хочет мне ее сыграть. „Два года я ношу эту мысль в себе и никак не мог ее выполнить. Наконец, недавно по отъезде княгини я себе сказал, что теперь я этим займусь, сел и написал, как вы ее теперь видите“. Он сыграл и пропел мне свое новое сочинение, которое произвело на меня глубокое впечатление; он был совсем бледен, когда закончил, и сказал: „В этой вещи лежит вся моя душа. (Darin liegt meine games Innere). В 10-м стихе самый высокий полет, потому что Царствие Небесное их. Я долго думал прибавить 11-й стих ради одного слова, которое так хорошо звучит, но я оставил эту мысль: пусть оно окончится с Царствием Небесным. Я выразил блаженства только одним голосом: несколько голосов не могут этого передать, так как через одного только человека — Иисуса Христа — мы получили спасение. Мое призвание писать для церкви лежит во мне. В моей св[ятой] Елисавете вы тоже найдете подобное настроение, но также и светские чувства, которые вам понравятся“. <…> На стене висела гравюра, изображавшая св[ятого] Франциска, под нею напечатанные слова С. А. Рачинского^[522], к которым я написала музыку. Указывая на это, Лист сказал мне: „Вот ваш святой Франциск всегда передо мною“. — „Мне бы хотелось его переработать“, — сказала я ему. „Да, — заметил он, — сделайте его проще. Это самое трудное — писать просто, не сокращая при этом своей мысли. Я много писал, пока мало-помалу не достиг этого. Я знаю, что над моими сочинениями смеются; но и я могу над ними смеяться“. Далее я заметила, что, по-моему, теперешний протестантский церковный стиль отклонился от начертанного правильного пути, начатого, главным образом, Бахом. Лист отвечал, что церковная музыка Мендельсона ему нравится, хотя, по правде сказать, она слишком мещанская, т. к. она не поднимается выше обыкновенных понятий. „Мне как католику очень трудно писать в протестантской земле; а то бы я больше писал для Церкви, потому что католик скорее чувствует, в чем недостаток. Но если бы я вздумал здесь высказать свое мнение, мне бы сказали: что он нам толкует о церковном пении, он, который только пьет шампанское!“ Известно, что, будучи молодым человеком, Лист очень любил шампанское; но после, в сороковых годах, он бросил эту привычку, и, когда требовалось пить за чье-нибудь здоровье, он только дотрагивался до рюмки».