Между тем, как ни парадоксально, Жорж Санд искала вовсе не любовных приключений. Ее душа женщины-матери требовала обязательной заботы о мужчине-ребенке. И французский беллетрист Жюль Сандо (Sandeau; 1811–1883), во многом под влиянием которого она начала писать^[160], и поэт и драматург Альфред де Мюссе (de Musset, 1810–1857), и, наконец, Фридерик Шопен, с которым ей предстояло сойтись в 1838 году, — все они в равной мере могут быть причислены именно к этому психологическому типу.

Оговоримся сразу: у Листа никогда не было любовной связи с Жорж Санд. Во-первых, его сердцем безраздельно владела другая; во-вторых, он был прямой противоположностью названному выше психологическому типу. Сама Жорж Санд признавалась: «Если бы я могла любить господина Листа, я бы полюбила его со злости. Но я не могла… Я бы очень огорчилась, если бы любила шпинат, так как, если бы я его любила, я бы его ела, а я его не переношу… [Лист] думал лишь о Боге и о Святой Деве, а я нисколько на нее не похожа. Добрый и счастливый молодой человек!»^[161]

Письма Листа романистке, в которых он называет ее не иначе как «мой друг Жорж» и которые не содержат и намека на любовное томление, лишний раз доказывают, что этих двух людей связывала только «настоящая мужская дружба». Листу очень нравилось бывать не только в ее парижском доме, но и в родовом гнезде писательницы в Ноане (Nohant), где он в немногочисленном обществе друзей хозяйки проводил восхитительные дни, гуляя, музицируя, беседуя на самые разные темы.

Первым делом Лист познакомил Жорж Санд со своим «духовным отцом» аббатом Ламенне. Вначале она всей душой приняла его взгляды, однако вскоре противоположное отношение к равенству полов и браку безвозвратно отдалило их друг от друга.

Вернувшись в Париж из Ла Шене, Лист возобновил концертную деятельность. Одним из самых знаменательных стал совместный концерт с Шопеном 25 декабря в зале Плейель, имевший бурный успех.

Однако конец 1834 года был омрачен трагическим событием: скончалась шестилетняя Луиза, дочь Мари д’Агу. Лист, как мог, утешал возлюбленную, горе сблизило их еще больше.

По-видимому, смерть девочки разорвала последнюю ниточку, связывавшую Мари с семьей, и расставила всё по своим местам. Ференц и Мари поняли, что не могут друг без друга. Влюбленные решили бежать из Парижа. Приняв выстраданное решение, против которого настойчиво выступал аббат Ламенне, они стали ждать подходящего момента.

Вплоть до середины весны 1835 года, кроме почти ежедневных встреч с Мари, Лист был постоянно занят выступлениями. 9 апреля он принял участие в концерте Берлиоза, где исполнил свою «Большую симфоническую фантазию на темы из „Лелио“ Берлиоза» (Grande Fantaisie symphonique über Themen aus Berlioz’ «Lélio»). Несмотря на любовную драму, он остался верен своему долгу друга и Художника.

В конце мая Мари, наконец-то решившись, вместе с матерью уехала в Базель. По окончании концертного сезона Лист незамедлительно последовал за ними. Трудно сказать, насколько он был готов к годам странствий, начавшимся с момента отъезда из Парижа.

Сразу по приезде в Базель Ференц написал Марии Анне Лист^[162]: «Любимая матушка! Вопреки всем ожиданиям мы прибыли в Базель в 10 часов утра… Лонгинус (ласковое прозвище Мари д’Агу. — М. З.) находится здесь лишь со своей матерью. Я пока не знаю ничего определенного, но мы, возможно, уедем отсюда через четыре или через пять дней, захватив с нами ее femme de chambre^[163]. Мы оба прекрасно настроены и абсолютно не собираемся быть несчастными. Я чувствую себя отлично, воздух Швейцарии усиливает мой аппетит. <…> Прощайте… Скоро я напишу Вам снова»^[164].

Вскоре графиня де Флавиньи, поняв, что ее дочь «потеряна для высшего общества», вернулась в Париж, и влюбленные остались одни. Они переехали в Женеву, где сняли апартаменты в доме на углу улиц Табазан (rue Tabazan) и Белль-Фий (rue Belles-Filles). (Этот дом сохранился; его нынешний адрес — улица Этьен-Дюмон (rue Etienn-Dumont), дом 22. В 1891 году здесь была открыта мемориальная доска в честь Листа.)

Однако в Женеве Ференц и Мари тоже не задержались и уже 14 июня предприняли романтическое путешествие в горы. Живительный воздух и великолепная природа Швейцарии подействовали на Листа благотворно. Он почувствовал прилив вдохновения.

Правда, Мари в своих мемуарах излишне идеализирует «первый швейцарский период» их отношений. Совсем безоблачным его назвать нельзя; Лист даже несколько раз порывался вернуться в Париж. Это понятно. Мари уже всё для себя решила и расставила все точки над «i»; она даже не вспоминала оставленную в Париже пятилетнюю дочь Клер! Лист же еще не вошел в согласие с самим с собой; бурная страсть к Мари настолько выбила его из колеи, что будущее до сих пор рисовалось ему туманным и неопределенным. Осознание счастья наступит для него позднее… И всё же одно лишь перечисление задуманных и написанных им в это время произведений говорит о многом.

В горах Лист часто совершал одинокие прогулки, наслаждался тишиной и покоем, которых ему так не хватало в Париже. Здесь рождались вдохновенные страницы будущего цикла «Альбом путешественника», первой части которого композитор впоследствии дал подзаголовок «Впечатления и поэтические переживания» (Impressions et Poésies): «Лион», «Валленштадтское озеро» (Le lac de Wallenstadt), «У родника» (Au bord d’une sourse), № 3 — «Колокола Ж[еневы]» (Les cloches de G…), «Долина Обермана», «Часовня Вильгельма Телля» (La chapelle de Guillaume Tell), «Псалом» (Psaume, c эпиграфом из 42-го псалма).

Мари д’Агу оставила весьма поэтичное воспоминание: «В течение длительного времени мы задержались на берегу Валленштадтского озера. Франц сочинил для меня меланхолическую пьесу, которая подражала вздохам волн и взмахам весел и которую я никогда не могла слушать без слез. Потом мы направились в долину Роны вблизи Бекса, где читали „Обермана“ и „Жоселена“. Там окончился наш первый сон»^[165].

Вторая часть «Альбома путешественника» носит название «Цветы альпийских мелодий» (Fleurs mélodiques des Alpes). В ней тоже нашли отражение швейцарские «впечатления и поэтические переживания» Листа, но не иллюстративного, а ассоциативного характера: Allegro C-dur, Lento e-moll C-dur, Allegro pastorale G-dur, Andante con sentimento G-dur (№ 8a), Andante molto espressivo g-moll, Allegro moderato Es-dur, Allegretto As-dur, Alegretto Des-dur, Andantino con molto sentimento G-dur.

Наконец, третья часть цикла — «Парафразы. Три пьесы на швейцарские мелодии» (Paraphrases. Trois morceaux suises) — это зарисовки народного швейцарского быта, простотой и искренностью которого Лист был покорен во время путешествий по горам: «Пастораль. Восхождение на Альпы. Импровизация» (Ranz de vaches. Montée aux Alpes. Improvisata), «Вечер в горах. Ноктюрн-пастораль» (Un soir dans les montagnes. Nocturne pastorale), «Пастушеская пляска» (Ranz de chèvres).

Конечно, тогда, в 1835 году, эти пьесы (некоторые из них существовали только в набросках) еще не были объединены в стройный цикл. Это произойдет лишь в 1842-м. Более того, между 1848 и 1854 годами Лист переработал многие пьесы «Альбома путешественника» для первого тома другого своего цикла — «Годы странствий» (Années de Pèlerinage). Этот том так и будет назван: «Первый год. Швейцария» (Première Année. Suisse). Однако эти музыкальные иллюстрации навсегда запечатлели художественные переживания Листа, относящиеся именно к 1835 году.

Кроме музыки в период с мая по октябрь Лист в соавторстве с Мари написал статью для «Ревю э газетт музикаль де Пари» из шести частей под общим названием «О положении людей искусства и об условиях их существования в обществе». Многие мысли, высказанные в ней, остаются актуальными и по сей день.

Говоря о бедственном и унизительном положении художника в обществе, Лист предельно ясно давал понять, от чьего имени он выступает, кто действительно нуждается в помощи и поддержке общества. «Два понятия — художник и ремесленник — едва ли нуждаются в пояснении. Быть воплощением нравственной чистоты и гуманности, приобретя это ценой лишений, мучительных жертв, служить мишенью для насмешек и зависти — вот обычный удел истинных мастеров искусства. Что же касается тех, кого мы называем „ремесленниками“, то о них не стоит особенно беспокоиться. Мелкие повседневные делишки, жалкое удовлетворение тщеславия и одобрение узкого кружка обычно достаточны, чтобы наполнить их высокозначимое я самовлюбленностью. Они говорят высокопарно, зарабатывают деньги и занимаются самовосхвалением. Правда, публика подчас остается в дураках — ну так что же из этого!»^[166]