После концерта в Пожони в местной газете «Пресбургер Цайтунг» (Pressburger Zeitung) появилась первая рецензия на выступление маленького музыканта: «В минувшее воскресенье, 26 [ноября], в полдень, девятилетний виртуоз Франц Лист имел честь выступать перед многочисленным обществом местного высокого дворянства, а также нескольких любителей искусства, в доме его высокородного господина графа Михаила Эстергази. Исключительная законченность этого артиста, а также его быстрое овладевание труднейшими произведениями, выразившееся в том, что он играл с листа всё, что ему было предложено, возбудили всеобщее восхищение и дают право ожидать великолепных успехов в будущем»^[64].

Итак, Ференц Лист начал зарабатывать первые деньги. Однако даже выделенная ему стипендия не решала проблему дальнейшего музыкального обучения. Денег семье не хватало. Рассудив здраво, Адам решил, что перевод в Вену «по работе» невозможен — в столице Австрии князю вряд ли понадобился бы смотритель овчарен, — и обратился к работодателю с просьбой о предоставлении длительного оплачиваемого отпуска для сопровождения сына в столицу. Полученный ответ обескуражил его: какие бы то ни было длительные отлучки крайне нежелательны.

Адам вновь впал в тяжелую депрессию. Блестящая будущность Ференца оказалась под угрозой. Им необходимо поехать в Вену любой ценой! На протяжении всего следующего года Лист-старший буквально засыпал княжескую канцелярию просьбами об отпуске. При этом он не прекращал интенсивные занятия с сыном. Для Ференца этот год прошел без выездов за пределы Доборьяна, без новых впечатлений, потрясений и событий. Можно сказать, что это был последний спокойный год в его жизни. Мальчик занимался музыкой и мечтал, жадно внимая раздававшимся за окном страстным звукам цыганской скрипки…

Расчет на скорый переезд семьи в Вену не оправдался. Содержащиеся в автобиографии Черни сведения, что он уже в 1821 году начал учить Листа, ошибочны. Долгожданный длительный отпуск Адам Лист получил только ранней весной 1822-го. Он вынужден был распродать то немногое ценное имущество, которое у него было, для покрытия расходов на дорогу и проживание в столице хотя бы в первое время, а главное — на оплату заветных уроков маэстро Черни. В мае Адам Лист с женой и сыном обосновались в Вене.

Карл Черни не забыл свое обещание почти двухгодичной давности и стал давать Ференцу первые профессиональные уроки игры на фортепьяно. Так летом 1822 года в неполные 11 лет беззаботное венгерское детство Листа закончилось.

Карл Черни, прозорливый педагог, сразу сумел разглядеть в мальчике задатки гения. Но нехватка общего образования нового ученика также бросалась в глаза. Черни же был одним из самых образованных людей своего времени: прекрасно владел чешским, французским, итальянским и немецким языками, великолепно ориентировался в античной и современной литературе и изобразительном искусстве. Кроме произведений Гуммеля, Клементи, Риса, Мошелеса^[65], Бетховена и Баха, являвшихся основой музыкальной методы Черни, он предоставил в распоряжение Листа свою обширную библиотеку. Таким образом, Черни оказал самое существенное и неоценимое влияние на развитие личности Листа. До конца своей жизни тот с искренней благодарностью вспоминал своего «крестного отца в искусстве».

Видя тяжелое материальное положение семьи Листа, Черни уже после первых двенадцати занятий отказался от гонорара за уроки и в дальнейшем занимался с Ференцем бесплатно. Юный пианист полностью оправдывал надежды педагога. Чтобы дать представление о характере занятий Черни, методе преподавания и результатах, приведем отрывок из его автобиографии.

«Лист снова приехал в Вену с сыном, нанял квартиру в том же переулке, где я жил (первоначальное местожительство семьи Листов в Вене точно не установлено. — М. З.), и так как днем у меня не было свободного времени, то я посвящал почти все свои вечера для занятий с ребенком. Я никогда не имел более старательного и прилежного ученика. Так как по опыту мне было известно, что подобные гении, у которых умственное развитие превышает физическое, как-то пренебрегают техникой, то я прежде всего счел нужным развить в нем техническое искусство и утвердить его в нем так, чтобы уж впоследствии он не мог сбиваться в этом отношении. В короткое время он уже играл гаммы во всех тональностях с мастерской быстротой. Эти упражнения превосходно развили его пальцы, а с помощью сонат Клементи (которые для играющих на фортепьяно всегда могут служить лучшим руководством, если только со смыслом пользоваться ими) я приучил его к дотоле недостававшей ему твердости в такте, к изящному удару по клавишам, к хорошему тону, к правильной расстановке пальцев и к правильной музыкальной декламации, хотя эти сочинения сначала, казалось, были довольно сухи для веселого и живого мальчика. Эта метода весьма полезна была в том отношении, что впоследствии, когда мы через несколько месяцев принялись за изучение произведений Гуммеля, Риса, Мошелеса, Бетховена и Себастьяна Баха, мне уже не было никакой необходимости обращать внимание на технические приемы и можно было прямо приступить к передаче духа и характера этих различных авторов. Так как он очень скоро разучивал каждую пьесу, то так привык к игре экспромтом, что вскоре самые труднейшие пьесы мог играть с листа, как будто бы он уже их разучивал довольно продолжительное время. Так же точно я стремился приучить его к фантазированию, часто задавая ему темы для импровизации. Постоянная веселость и хороший нрав мальчика наряду с его необыкновенным талантом так расположили моих родителей к нему, что они считали его за родного сына, а я любил его как брата; кроме того что я давал ему бесплатные уроки, я еще снабжал его всеми необходимыми музыкальными пособиями, которые были в употреблении и считались хорошими в то время. Через год я мог позволить ему играть публично, и в Вене он вызвал такой энтузиазм, какой редко выпадает на долю артистов»^[66].

Итак, исключительный исполнительский дар Листа сомнений не вызывал. Однако его прирожденная склонность к импровизации позволяла предположить в нем еще и композиторский талант. Практически одновременно с началом занятий у Карла Черни, в середине июля 1822 года, Ференц познакомился со своим вторым наставником — Антонио Сальери (Salieri; 1750–1825).

Здесь необходимо сделать отступление, чтобы воздать должное великодушному и талантливому человеку, память о котором бессовестно омрачена клеветническими измышлениями, настолько прочно укоренившимися в общественном сознании, что требуется вновь и вновь опровергать их, хотя истина уже давно установлена.

У истории есть свои герои и антигерои, причем далеко не всегда это деление происходит по справедливости — очень часто наряду с неопровержимыми историческими фактами в дело вмешивается такой вроде бы «неисторичный» аспект, как искусство. И вот уже реальный человек сначала превращается в персонаж, а со временем вообще вытесняется им из памяти потомков. К примеру, для подавляющего большинства Ричард III априори мрачный убийца-горбун, на совести которого как минимум смерть его малолетних племянников. И никому нет дела до того, что серьезные историки, мягко говоря, сомневаются в совершении сего злодеяния именно по приказу Ричарда, а пресловутого горба, как давно доказано, у этого английского монарха не было. Шекспир сказал, и точка!

Таким же «антигероем» стал и Антонио Сальери, в первую очередь благодаря трагедии А. С. Пушкина «Моцарт и Сальери», пьесе Петера Шаффера «Амадеус», а также одноименному фильму Милоша Формана. С их легкой руки автор сорока опер, четырех ораторий, пяти месс и реквиема, первый директор Венской консерватории, воспитавший свыше шестидесяти учеников, среди которых Людвиг ван Бетховен, Фердинанд Рис, Игнац Мошелес и Франц Шуберт, стал олицетворением людской подлости, коварной зависти и злобы, тогда как на деле всю жизнь самоотверженно занимался благотворительностью, а учеников принципиально обучал бесплатно.