— Кто это такой? — спрашиваю.
— Лист!..
Тут только вспомнил я знакомые черты лица, которые столько раз видал и на бюстах, и на портретах. <…> Лист тяжело волочил ноги и шумно шаркал ими по полу. По мере того как он медленно подавался вперед, переводил он и взор с картины на картину и, выпятив свой заострившийся подбородок, точно впивался глазами в сюжет. Изредка прислушивался, что говорила ему его спутница, шамкал что-то губами и отвечал ей по-французски. До меня несколько раз долетал его старческий, немного гнусавый голос: Charmant, délicieux[755]. <…> Но вот Янка Wohl заметила меня, подозвала и представила Листу. Он сердечно поздоровался и сказал мне по-французски несколько слов. Сущность их заключалась в том, что он уже давно, еще по фотографиям, восхищался туркестанскими картинами брата и что всех больше ему нравилась картина „Забытый“. В ней одной, говорил он, „целая поэзия“. Затем берет он своими геркулесовскими руками мои руки, трясет их и оживленно восклицает:
— Я всегда любил русских и всегда радостно вспоминаю, как я горячо был когда-то принят у вас в Петербурге и Москве, а теперь, после выставки картин вашего брата, еще более полюбил русских.
На другой день Лист прислал мне письмо и свою фотографическую карточку. Я так был обворожен Листом, что тотчас же пошел к нему с визитом, захватив с собой при этом лучший экземпляр фотографии „Забытый“, какой только был у нас в продаже на выставке. <…> Он вышел ко мне с распростертыми объятиями, а когда я передал ему „Забытого“, то благодарностям не было конца»[756].
Общение продолжилось. 8 февраля Лист написал Александру Васильевичу письмо.
Четырнадцатого февраля к Листу на квартиру пришел совершенно растерянный Корнель Абраньи и прямо с порога бросил короткую убийственную фразу: «Вчера в Венеции умер Вагнер». Лист долго не мог осознать случившееся. Ведь всего несколько недель назад им казалось, что впереди целая вечность!
Лист хотел тотчас же выехать в Венецию, но был остановлен телеграммой Даниелы, сообщавшей, что Козима просит его остаться в Будапеште; тело Вагнера будет перевезено в Германию и похоронено по его желанию в Байройте, в саду виллы «Ванфрид». Лист подчинился. На похоронах Вагнера 18 февраля он не присутствовал — Козима не хотела видеть никого, даже отца. Художник Павел Васильевич Жуковский (1845–1912), которому Вагнер доверил писать декорации для своего «Парсифаля», писал в своих воспоминаниях: «[Козима] была наедине с ним (Вагнером. — М. З.) весь первый день и первую ночь. Затем доктору удалось проводить ее в другую комнату. С тех пор я больше не видел ее и не увижу более… Так как ее самое страстное желание умереть вместе с ним не осуществилось, то по меньшей мере она будет мертва для всех остальных и вести жизнь, которая кажется ей единственно возможной, — жизнь монахини»[757].
Но Жуковский ошибся. Очень скоро, несмотря на невосполнимую потерю, Козима нашла в себе силы жить дальше; ее миссия была еще не закончена. Все 47 лет, на которые она пережила мужа, Козима посвятила неустанной пропаганде и сохранению его творческого наследия — подчас принося в жертву этому делу творческое наследие своего отца и окончательно забыв, что, прежде чем стать фрау Вагнер, она была мадемуазель Лист…
Девятнадцатого февраля Лист писал из Будапешта Каролине Витгенштейн: «Не правда ли, Вам известно мое печальное представление о жизни? Умереть, мне кажется, проще, чем жить. Как метко говорит Монтень, смерть, даже если ее предваряют длительные и страшные страдания, означает для нас освобождение от несомого нами против нашей воли ярма, которым является проклятие первородного греха»[758].
На смерть друга Лист откликнулся двумя произведениями: «Р[ихард] В[агнер] — Венеция» (R. W. — Venezia) и «У могилы Рихарда Вагнера» (Am Grabe Richard Wagner), написав для последнего варианты для органа и для струнного квартета и арфы.
Если же проследить, как личность Вагнера находила отражение в творчестве Листа, вырисовывается следующая картина:
Произведения Листа, посвященные Вагнеру Хор «К художникам» (An die Künstler)[759] (1853–1854); симфония к «Божественной комедии» Данте (1855–1856).
Обработки и транскрипции Листа произведений Вагнера
Увертюра к опере «Тангейзер» (1848);
речитатив и романс из оперы «Тангейзер» (1849); две пьесы из оперы «Тангейзер»: «Въезд гостей в Вартбург», «Свадебное шествие Эльзы в Мюнстер» (1852);
две пьесы из оперы «Лоэнгрин»: «Вступление к 3-му акту и свадебный хор», «Сон Эльзы и упрек Лоэнгрина Эльзе» (1854);
фантазия на мотивы из оперы «Риенци» (1859);
песня прях из оперы «Летучий Голландец» (1860);
баллада из оперы «Летучий Голландец» (1860-е годы);
хор пилигримов из оперы «Тангейзер» (первая редакция — около 1860 года, вторая — около 1885-го);
«Смерть Изольды» из оперы «Тристан и Изольда» (1867);
«Песня Вальтера» («Когда дремал под снегом лес») из оперы «Нюрнбергские мейстерзингеры» (1871);
«Валгалла», отрывок из тетралогии «Кольцо нибелунга» (1876);
«Торжественное шествие к святому Граалю» из оперы «Парсифаль» (1882).
Этот список свидетельствует, что даже в период охлаждения, когда личное общение двух музыкальных гениев прерывалось, Лист продолжал обращаться к творчеству друга, показывая тем самым, что искусство стоит намного выше человеческих взаимоотношений. Справедливо писал Я. И. Мильштейн: «До сих пор в полной мере не оценена та бескорыстная помощь, которую оказал Лист Вагнеру в самые критические дни его жизни, как не осознана до конца роль Листа в становлении и утверждении вагнеровской идеи музыкальной драмы»[760].
И этого человека не было на похоронах Вагнера! Оставшись в Будапеште, Лист продолжал регулярно заниматься с юными музыкантами. Завершая «учебный год», он провел 15 марта очередной отчетный концерт своих учеников и через два дня выехал в Пожонь, где готовилось исполнение одного из самых любимых его произведений — «Легенды о святой Елизавете». 18 марта он присутствовал на этом важном событии, важном еще и потому, что оно предваряло празднование шестисотлетия церкви Святой Елизаветы (Elisabethkirche) в Марбурге (Marburg ап der Lahn), городе, где святая основала больницу для бедных и где в 1231 году нашла последний приют. На предстоящих торжествах было решено исполнить «Легенду» Листа, что он посчитал великой честью.
Прежде чем поехать в Веймар, Лист намеревался навестить в Байройте Козиму, однако дочь вновь не захотела его видеть. Этот отказ Лист воспринял с глубокой печалью, однако вновь подчинился. Он понимал, что потерял не только зятя, но и дочь…
Веймар же радушно встретил Листа. 15 мая в домике садовника вновь зазвучал рояль.
Двадцать второго мая, в день рождения Вагнера, Лист устроил торжество в его память, на котором дирижировал увертюрой и «Чудом Страстной пятницы» из «Парсифаля». В этот день на рукописи «У могилы Рихарда Вагнера» он сделал надпись:
«Вагнер напомнил мне однажды о сходстве между его темой Парсифаля и ранее написанном мною Excelsior![761] Пусть это воспоминание так и сохранится здесь. Он воплотил Великое и Возвышенное в искусстве наших дней.
Ф. Лист. 22 мая 1883. Веймар».
Лето прошло. В этом году Лист отказался от возвращения осенью в Рим; не присутствовал он и на Третьем Байройтском фестивале — первом после смерти своего основателя. Лист решил остаться в Веймаре и выплеснуть на нотную бумагу всё, что накопилось на сердце. Из-под пера Листа вышли полные горького сарказма «Третий Мефисто-вальс» (Dritter Mephisto-Walzer) и «Мефисто-полька» (Mephisto-Polka). Был завершен цикл «Три забытых вальса» (Trois valses oubliées). Наконец, он сочинил одно из самых своих концептуальных произведений — ноктюрн «Бессонница! Вопрос и ответ» (Schlaflos! Frage und Antworte) по стихотворению ученицы Листа Тони (Антонии) Рааб (Raab; 1846–1902), выходящий за рамки традиционных законов музыкального языка XIX века, — «послание потомкам», написанное схематичным языком диссонансов, то самое «копье», пущенное Листом в XX век.
