Прибежала взволнованная Берди Мак и сказала, что мистер Флуд, который обычно видел в дереве одну монахиню, теперь увидел сразу трех, вышел из дома и стал махать палкой, пытаясь привлечь их внимание и пригласить к себе на чашку чая. Берди побежала за советом к Пегги Пайн, но та, видно, выпила лишнего, потому что предложила порекомендовать мистеру Флуду подняться к ним.

А из Дублина позвонил Джек Фоли, не испугавшийся местной почты, которая терпеть не могла работать в Рождество и принимала только звонки, вызванные крайней необходимостью.

— У меня и есть крайняя необходимость, — объяснил он.

Когда Бенни сняла трубку, он сказал, что это самая крайняя необходимость в его жизни. Джек хотел, чтобы Бенни знала, как он скучает по ней.

Когда с едой было покончено, Патси отправилась на прогулку с Мосси. В этом году Бенни впервые предложила убрать со стола всем вместе. Переднюю и заднюю дверь открыли настежь, чтобы выветрить из дома запах индейки. Бенни сказала, что это бестактно по отношению к курам; разве что куры не считают индеек своими родственницами. Шон не знал, как реагировать на такие речи. Он мысленно перепробовал несколько поз и решил остаться суровым.

Сначала Эдди Хоган, а затем Аннабел задремали у камина. Старинные дедовские часы громко тикали в углу. Шеп задремал тоже, неохотно закрыв большие глаза; похоже, ему не хотелось оставлять Бенни и Шона без присмотра.

Бенни понимала, что она тоже могла бы задремать. Или хотя бы притвориться задремавшей. Шон воспринял бы это не как грубость, а как признание того, что он является в этом доме своим. Но она была слишком взволнована.

Джек позвонил из дома. Там все играли в настольные игры, а он улизнул, чтобы сказать Бенни, что он ее любит.

Сна у Бенни не было ни в одном глазу. Она хотела бы оказаться в лучшей компании, чем Шон Уолш, и в то же время жалела его. Сегодня вечером он вернется в свою квартирку над магазином. Никто не позвонит и не скажет, что скучает по нему. Она могла позволить себе быть щедрой.

— Шон, возьми еще конфету. — Она протянула ему коробку.

— Спасибо. — Черт побери, Уолш даже конфету не мог съесть по-человечески. Она медленно опускалась в его горло. Потом он ее глотал и откашливался.

— Ты, Бенни, сегодня выглядишь очень… э-э… приветливой, — после долгого раздумья сказал он. Слишком долгого для такой банальной фразы.

— Спасибо, Шон. Думаю, в Рождество у всех бывает хорошее настроение.

— У меня его не было. Во всяком случае, до этой минуты, — признался он.

— Ну, сегодняшний ленч удался, не правда ли?

Он подался вперед.

— Я не про ленч. Я про тебя, Бенни. Ты была приветливой. Это внушает мне надежду.

Бенни смотрела на Шона и испытывала к нему все большее сочувствие. Происходило то, что она считала невозможным. За два часа двое мужчин объяснились ей в любви. В фильмах женщины умудрялись справляться с этим и кокетничать с обоими сразу.

Но это был не фильм. Бедный, грустный Шон Уолш всерьез думал, что с помощью женитьбы сумеет войти в бизнес. Нужно было заставить его понять, что этого не случится. Нужно было найти слова, которые не ранили бы его достоинство и в то же время убедили бы Шона, что повторять попытки не имеет смысла. Шон придерживался старомодных взглядов и считал, что женщина говорит «нет», на самом деле имея в виду «да», поэтому от мужчины требуется только одно: не обращать внимания на отказы, пока его предложение не будет принято.

Бенни пыталась сообразить, какие слова она сама хотела бы услышать на его месте. Допустим, Джек должен был бы сказать ей, что любит другую. Как бы она предпочла это узнать? Хотела бы, чтобы он был честным и сказал ей об этом прямо, без извинений и сожалений. Только факты. Хотела бы, чтобы потом он ушел и дал ей возможность обдумать эту новость в одиночестве.

Может быть, Шон Уолш предпочел бы то же самое?

Она говорила и смотрела в изменчивое пламя камина. Звуковой фон составляло сопение родителей. Часы тикали, а Шеп поскуливал во сне.

Она рассказывала Шону Уолшу о своих планах и надеждах. О том, что хочет жить в Дублине и очень надеется, что это случится.

Шон слушал ее бесстрастно. Когда Бенни сказала, что любит другого, он улыбнулся. Криво и коротко.

— Именно такие вещи называют детскими влюбленностями, — свысока сказал он.

Бенни покачала головой.

— Такие влюбленности ни на чем не основаны. Ни на общих надеждах, ни на общих планах. В отличие от настоящего чувства.

Она смотрела на Шона с изумлением. Шон Уолш говорил о настоящем чувстве так, словно имел об этом хоть малейшее представление.

Его улыбка стала еще более язвительной.

— Этому счастливчику известно о твоем чувстве? Он знает о твоих… э-э… надеждах?

— Конечно. Он тоже надеется, — с удивлением ответила Бенни. Шон явно думал, что она любит кого-то издали, как кинозвезда.

— Что ж, посмотрим, — сказал Шон и уставился в огонь. Его светлые глаза были грустными.

Вечером Патси, надевшая новые часики, была в гостях у Мосси, где подверглась очередному осмотру со стороны будущей свекрови. Присутствие сестры Мосси и ее мужа придавало событию еще большее значение.

— Думаю, я им понравилась, — с облегчением сказала она Бенни.

— А они-то тебе понравились?

— Бенни, ты сама знаешь, что мое мнение ничего не значит.

Бенни уже не в первый раз хотелось найти приют, в котором выросла Патси. Приют, где детей лишали надежды и уверенности в себе. Патси интересовало, когда ушел Шон Уолш, потому что она видела его на дороге в каменоломню. У Шона был рассеянный вид; казалось, он о чем-то раздумывал.

Бенни, которой не хотелось об этом слышать, сменила тему. Она поинтересовалась, горит ли свет в окнах Евы.

— Да. Домик выглядит красивым и уютным. На окне стоят рождественские ясли и лампада. А еще елочка, маленькая елочка со множеством игрушек.

Ева рассказала Бенни про ясли, подаренные монастырем. А к елочным игрушкам приложила руку каждая из монахинь. Ангелы из цветной шерсти, с трубами из соломинок. Звезды, сделанные из фольги, разрисованные шарики для пинг-понга, фигурки, вырезанные из рождественских открыток и наклеенные на картон. На изготовление этих подарков ушли многие часы.

Община то гордилась, то горевала, что Ева стала жить в собственном доме. Переезд Евы в Дублин заставил сестер привыкнуть к этой мысли. Но в первые недели им очень не хватало девочки, бегавшей по коридорам монастыря и разговаривавшей с ними на кухне.

К тому же мать Фрэнсис твердила монахиням, что до Евы рукой подать; их отделяет от нее только сад.

Правда, самой Еве она этого не говорила. Наоборот, настаивала на том, что она может приходить и уходить когда угодно. Не только по тропинке, но и по дороге. Это ее дом, и она вправе принимать там кого хочет.

Когда Ева спросила, можно ли ей устроить вечеринку, мать Фрэнсис сказала, что при желании она может пригласить к себе хоть половину графства. Ева уныло призналась, что к ней собирается приехать половина Дублина. Она так расхваливала Нокглен, что всем захотелось увидеть его собственными глазами.

Мать Фрэнсис сказала, что она ничем не погрешила против истины. Ее интересовало только, чем Ева будет кормить половину Дублина.

— Я привезла кучу всего. В день святого Стивена ко мне придут Бенни и Клодах и помогут накрыть на стол.

— Вот и отлично. Не забудь про сестру Имельду. Она любит, когда ее просят что-нибудь испечь.

— Наверное, я не смогу…

— Знаешь, сосиски в тесте едят во всем мире, включая Дублин. Сестра Имельда будет польщена.

Клодах и Бенни пришли в коттедж с самого утра.

— Тебе понадобится бульон, — решительно сказала Клодах.

— Но у меня нет большой кастрюли.

— Держу пари, в монастыре она есть.

— И под каким предлогом я ее попрошу?

— Скажешь, что тебе нужно натопить дом. — Клодах считала тарелки, составляла списки и решала, куда гости будут класть пальто. Бенни и Ева смотрели на нее с восхищением.