— Нет, спасибо.

Ричард настолько не ожидал от Ребекки отказа, что по инерции подсунул ей орехи со словами:

— Пожалуйста, вам понравится!

Она взяла два орешка и раскусила один пополам.

Он протянул серебряную чашку — свадебный подарок Маплам — жене, та взяла целую горсть кешью. При этом она была так бледна и так шла пятнами, что он даже спросил:

— Как ты себя чувствуешь?

Он не столько забыл о присутствии гостьи, сколько демонстрировал ей свою заботливость — впрочем, вполне искреннюю.

— Нормально! — раздраженно ответила Джоан. Возможно, так оно и было.

Хотя Маплы тоже кое-что рассказали — как первые три месяца своего брака они прожили в деревянной хижине в лагере «молодых христиан»; как Битси Флейнер, общая знакомая, оказалась в Богословской школе Бентама единственной девочкой; как Ричард, работая в рекламе, видел Йогги Берру^[1], который оказался очень забавным, так что газеты не врали, — друг на друга они не смотрели, рассказчиками были неважными, и доминировал в беседе голосок Ребекки. Она любила всякие странности.

Ее дядя-богач жил в доме из железа, с рядами кресел, как в зрительном зале. Он ужасно боялся пожара. Перед самой Великой депрессией он купил огромную яхту, чтобы плыть с друзьями в Полинезию. Все его друзья лишились во время биржевого краха денег, а он — нет. Он, наоборот, заработал. Он на всем зарабатывал. Но плыть один он не мог, поэтому яхта осталась ждать в Ойстер-Бэй — огромная, торчащая на тридцать футов из воды. Дядя был вегетарианцем. Ребекка до тринадцати лет не ела на День благодарения индейки, потому что в семье была традиция отмечать этот праздник у дядюшки. Традиция умерла во время войны, когда дети истоптали его асбестовые полы своими черными синтетическими подошвами. С тех пор семья Ребекки с дядей не разговаривала.

— Что меня удивляло, — закончила Ребекка, — так это его интерес к каждому новому овощу, как будто это новое лекарство!

Ричард долил в бокалы херес и, завладев благодаря этому вниманием, сказал:

— Разве у некоторых вегетарианцев не принято на День благодарения лепить индейку из молотых орехов?

— Не знаю, — выдавила Джоан после паузы. За последние десять минут она разучилась говорить и поперхнулась на последнем слоге. От ее кашля у Ричарда кольнуло сердце.

— Чем же они их фаршируют? — осведомилась Ребекка, стряхивая пепел на блюдечко перед собой.

За окном раздался цокот копыт. Первой к окну подскочила Джоан, за ней Ричард, последней Ребекка. Ей пришлось встать на цыпочки и вытянуть шею. Шестеро конных полицейских, приподнявшись в стременах, колонной по двое проскакали галопом по Тринадцатой улице. Когда Маплы перестали восхищаться, Ребекка объяснила:

— Каждый вечер в это время они тут как тут. Для полицейских они просто красавчики!

— Глядите, пошел снег! — воскликнула Джоан. К снегу у нее было умиленное отношение. Она его так любила и так редко видела в последние годы. — И это в первый наш вечер здесь! В первый наш настоящий вечер!

Забывшись, она обняла Ричарда, а Ребекка, вместо того чтобы отвернуться, как поступила бы на ее месте другая гостья, вместо того чтобы слишком широко или слишком поощрительно улыбнуться, сохранила свое вежливое рассеянное выражение и, глядя сквозь обнявшуюся пару, по-прежнему наблюдала за происходящим снаружи. Снег не оставался лежать на мокрой улице, задерживался только на капотах и крышах машин у тротуара.

— Пожалуй, я пойду, — сказала Ребекка.

— Пожалуйста, не надо! — взмолилась Джоан с неожиданной для Ричарда настойчивостью. Понятно, она очень устала. Наверное, новое жилище, поменявшаяся погода, хороший херес, струя приязни между ней и мужем, хлынувшая во внезапных объятиях, присутствие Ребекки — все вместе стало для нее неотъемлемыми частями этого волшебного мгновения.

— Нет, я пойду, ты такая уставшая!

— Побудь еще чуть-чуть, выкури сигаретку. Дик, налей еще хереса.

— Разве что капельку, — попросила Ребекка, протягивая свой бокал. — Кажется, я говорила тебе, Джоан, о парне, с которым встречалась? О том, выдававшем себя за метрдотеля?

Джоан хихикнула, предвкушая развлечение.

— Честно, нет, никогда не говорила. — Она закинула руку на спинку стула и продела пальцы между перекладинами, словно ребенок, старающийся оттянуть момент, когда его отправят спать.

— А как он это делал? Подражал метрдотелям?

— Он вообще был из тех, кто, выходя из такси и видя поднимающийся из решетки на мостовой пар, обязательно встает на четвереньки. — Ребекка втянула голову в плечи и вскинула вверх руки. — Мол, бойтесь меня, я сам дьявол!

Маплы посмеялись — не столько над самой историей, сколько над тем, как Ребекке удается изобразить выкрутасы своего спутника на контрасте со своей собственной скромностью. Они уже видели ее стоящей у дверцы такси и наблюдающей за спутником, который опускался все ниже, становился невольником собственной шутки, свивал пальцы в рожки, превращал пар у своих ног в пламя, отращивал копыта… Дар Ребекки, смекнул Ричард, был не в том, чтобы попадать в нелепые ситуации, а в умении изображать все, что она считает странным, в столкновении с собственным спокойствием. В ее изложении даже этот вечер мог предстать гротеском: «Мимо несутся галопом шестеро полицейских, а она как закричит: «Снег, снег!» и как начнет его тискать! Он в ответ твердит, что она больна, и накачивает нас хересом».

— Что еще он выкидывал? — жадно спросила Джоан.

— Когда мы с ним в первый раз куда-то пошли — это был большой ночной клуб где-то на крыше, — он перед уходом оттуда уселся за пианино и играл, пока арфистка не попросила его перестать.

— Та женщина играла на арфе? — потребовал уточнения Ричард.

— Ну да, тренькала себе… — Ребекка пошевелила пальцами, словно перебирая струны.

— Он что же, играл одну с ней мелодию? Аккомпанировал? — Ричард поймал себя на том, что задает вопросы каким-то сварливым тоном.

— Нет, просто сел и давай играть что-то совсем другое. Даже не знаю, что это было.

— Неужели так все и происходило? — не поверила Джоан.

— Потом мы перешли в другое место, там пришлось ждать у стойки, пока освободится столик. Смотрю — он бродит среди столиков и спрашивает людей, всё ли у них в порядке!

— Вот ужас! — ахнула Джоан.

— Конечно. Он и там потом бренчал на пианино. Мы были главным аттракционом. Где-то в полночь мы надумали отправиться в Бруклин, в гости к его сестре. У меня уже не было никаких сил. Мы вышли из метро на две остановки раньше, под Манхэттенским мостом. Вокруг никого, только черные лимузины снуют туда-сюда. Над нами, на высоте во много миль, — она подняла голову, словно глядела на облако или луну, — висел мост, а он твердил, что это надземная железная дорога. В конце концов мы нашли лестницу, и двое полицейских сказали, что нам лучше спуститься обратно в метро.

— Чем этот удивительный человек зарабатывает на жизнь? — спросил Ричард.

— Он школьный учитель. Большой умница! — Она встала и протянула длинную серебристо-белую руку. Ричард принес ее пальто и шарф и вызвался проводить до дома.

— Здесь меньше квартала! — запротестовала Ребекка, но без всякой настойчивости.

— Обязательно проводи ее, Дик! — потребовала Джоан. — Заодно купишь пачку сигарет. — Казалось, ей нравится мысль, что он побредет по снегу, словно она предвкушала, как он принесет домой вместе со снегом на плечах и с холодом на лице все ощущения от прогулки, раз она сама недостаточно здорова, чтобы выйти.

— Тебе бы перестать курить на денек-другой, — посоветовал ей Ричард.

Джоан на прощанье помахала им с лестницы.

Снег был виден разве что в свете фонарей, но все равно щекотал лицо.

— Теперь повалит по-настоящему, — сказал он.

— Да.

На углу, где зеленый сигнал светофора казался из-за снега голубоватым, он, видя, что она спешит переходить за ним на «зеленый» через Тринадцатую, спросил: