Как ни странно, но как раз с этими родственниками мы общались довольно часто, и старики – они всегда в моём представлении с самого детства были глубокими стариками – очень нежно ко мне относились. У них никогда не было своих детей, поэтому они всегда заваливали меня подарками, конфетами и поцелуями. В сущности, добрые были люди. Я искренне плакала, когда их не стало. А тут ещё такой сюрприз: они именно мне отписали обе свои квартиры. Фантастика! В одночасье я стала небедной женщиной, хотя и так не была нищей: и сама работала, и муж работал, и жить нам было где: поженившись, мы поселились в квартире отчима, которая сколько-то лет стояла вообще пустая, отчим-то жил с нами.
Когда в моей жизни появился Лёша, а следом довольно быстро родилась Сашка, отчим милостиво позволил нашей молодой семье поселиться в его двушке на Варшавском шоссе. Так что, никакой нищеты и неустроенности в нашем существовании не было.
Но случилось вот такое… везение. Мы как-то враз разбогатели. Я даже думала одну из квартир отдать маме – что это вдруг мне сразу две? Но мама решительно заявила:
– На тебя написано, значит, твоё. А мы с Сержем не пропадём, у нас есть своё.
Мама звала своего мужа исключительно на французский манер. А я заметила, как полыхнули его глаза на моих словах о второй квартире. Но он не посмел влезать в наше семейное. Не посмел всё-таки… Спасибо ему большое хотя бы и на том.
Но мама не раз мне припомнит эти квартиры…
– Тебе в этой жизни всё достаётся на халяву, – говорила мне она потом нередко в плохие минуты наших отношений. – Живёшь, как у Христа за пазухой всю жизнь, ни черта усилий не прилагаешь, всё тебе достаётся за просто так.
Можно подумать, что она всегда тяжко пахала и сеяла ради куска хлеба. Квартиру, где я выросла и где нынче она обитала со своим мужем, в своё время дали папе – он был отличным инженером, кандидатом наук, его очень ценили в его НИИ… Да и НИИ был серьёзный, оборонный. Папа и пахал, как каторжный, это правда. И всё в клювике таскал в свой дом, семье, жене и дочери, мне, то есть. Папа… Он, наверное, никогда не попрекнул бы меня никакими «подарками жизни», если бы был жив.
Потом она зло смеялась, когда дочь Сашка в восемнадцать лет вышла замуж и уехала в Штаты. Нет, не за американца, а за нашего мальчика, студента американского университета. У него в Штатах осели родители – программисты, естественно! Оба – востребованные и благополучные. Вырастили там сына, «поступили его» в университет. А он на лето приехал в Москву навестить бабушку. И в случайной компании познакомился с Сашкой. К её чести она две первые недели понятия не имела, что мальчик из весьма обеспеченной семьи. Просто влюбилась. И мальчик Петя (Пит) потерял голову. Они ведь даже чем-то внешне похожи: черноглазые, кудрявые, тонкие, высокие, подвижные, энергичные. И как те голубки – ворковали беспрестанно, держались за ручки, трогательно тёрлись друг о друга носами. Смотреть на них было забавно. Ну вот, так моя малышка уехала в Штаты, где тоже поступила в Петин же университет – зря, что ли, мы с третьего класса инглиш долбили до посинения? А Саша к языкам способная, она потом ещё и за французский взялась…
И как это называется – повезло или судьба? Для моей мамы это всё называется другими двумя словами – незаслуженная халява. (Что нелогично – халява и не может быть заслуженной, на то она и халява.) Поэтому, узнав про то, что Саша выходит замуж и едет в Америку, она зло хихикнула:
– Ещё одна халявщица! Везёт же вам. Обеим.
Что-то в этом было нехорошее, злое. Очень сильно на зависть похожее. Но, поскольку мне трудно себе вообразить, что можно завидовать родным людям, я отгоняла от себя эту дурную мысль, пытаясь вместо неё пристроить идею о том, что для маминого поколения «замуж в Америку» – это нечто дурное, типа «работать в борделе», даже если сознание не замшелое совковое, а вполне себе продвинутое. Ну, есть такой пунктик у людей в головах, есть! Иногда, наверное, сами себе отчёта не отдают, когда их мозги накрывает волна – изнутри их собственного подсознания! – волна вдолбленной в самые извилины пропаганды в виде готовых сентенций, услужливо подсовываемых памятью: уехать за границу – предать родину; выйти замуж за состоятельного человека – продаться… В общем, Сашка была подвергнута остракизму, а я презрению за плохое воспитание дочери. Что ж, если вдуматься, то ничего неожиданного. Всё логично.
Но вернёмся к квартирам… Так вот, то наследство – это был единственно возможный способ нашего «обогащения» и благополучия. Я была рядовым из рядовейших журналистов, превратившимся в новейшие времена в редактора-слоганиста забубённой рекламной газетки. А Лёшка…
Муж мой Лёшка был обычным советским мужичком-простачком-бессребренником. Инженер без блеска и без будущего, середнячок по призванию и сути своей. В меру ответственный, в меру обязательный, но не злой, непьющий, дочку любил. Звёзды с неба ему были недоступны в силу невысокого интеллекта и слабого характера, зато по этим же причинам он очень крепенько всегда держался за то реальное, что у него было или сваливалось ему на радость, как моё, к примеру, наследство, и не искал никакой лучшей доли, предпочитая радоваться тому, что есть. В общем, мечта советской женщины-матери. У нас случился типичный студенческий брак: два юных щенка с дикой жаждой постоянного секса и с большими тараканами в голове у невесты. Про тараканов Лёшка, разумеется, ничего не знал. Но если бы у меня в резонах был только секс, никакого брака не случилось бы. Главными были тараканы. Они решали, они и решили.
Главный таракан, не слезавший с трибуны, с удивительно громким голосом и фантастическим умением убеждать, вещал, не переставая, что мои шансы на женское счастье равны абсолютному нулю, что меня сроду никто и никогда не сможет полюбить, ибо не за что и незачем… что если уж выискался дурачок, который дал слабину и хотя бы на мгновение прельстился моими лупоглазыми буркалами, то надо хватать его, как дефицит из-под прилавка! Не разбираясь, как и в случае с дефицитом, нужен ли тебе конкретно вот этот отрез весёленького ситчика в цветочек, или низачем не сдался, потому что ты шить сроду не умела и не любила. Разбираться будем потом, пока что нужно брать, не раздумывая и не мешкая, иначе уведут (ой, уведут!) с руками этот ситчик… то есть, этого мальчика, оторвут – мальчик-то годящийся.
И вцепилась я тогда в Лёшку, по-моему, совершенно неприлично вцепилась, периодически роняя ниже некуда своё достоинство. Или это мне сейчас так кажется? Но то, что парень одурел от моего напора, очевидно. Ему явно было и лестно, и непривычно, и страшновато. Наверное, от меня в иные моменты ему хотелось рвануть на Северный полюс или ещё подальше. К примеру, когда я висела на его руке и, хлюпая носом, скулила о том, как он мне дорог и нужен в этой жизни. Брррр! Да я б на его месте бежала на край географии от такой полубезумной и страстной девчонки! Но он не решился. Или я слишком крепко висела на его руке, чересчур сильно вцепившись пальцами в его тело? Возможно, даже вонзая в него свои ногти… Как же тут рванёшь без риска быть покалеченным и уж точно порвать одежду?
Я заёрзала в своём неудобном кресле: стоило вспомнить ту себя, с теми моими чувствами, мыслями и страхами, как тут же захотелось бурно трясти башкой, чтобы вытряхнуть это всё оттуда, как подванивающий мусор. И не стоит думать, что мне жалко себя, что я рыдаю над той юной девушкой, искавшей спасения в любви, точнее, в иллюзии этой любви. Нет. Мне смертельно стыдно. И перед собой, и перед Лёшкой, и перед дочкой Сашкой… Перед мирозданием, наконец! Жила-была девица без никакого самолюбия, без гордости и чувства собственного достоинства. Жила и искала, в кого бы вцепиться мёртвой хваткой, чтоб полюбил? Нашла. Вцепилась. Женила на себе. И потом долгие годы сама мучилась и парня мучила. Типично советская тётка с комплексами и желанием замуж любой ценой. Хотя не вполне… Мне на самом деле нужна была любовь, хоть какая-нибудь любовь, чтобы не чувствовать себя ущербной. Ну, вот и получила «хоть какую-нибудь», как заказывали, получите и распишитесь.