Они завершили обход алтаря.

Краем глаза Ораст взглянул на жертвенного быка, чья белоснежная шерсть сделалась под дождем грязно-серой. Опоенное дурман-травой животное простояло недвижимо всю бесконечную церемонию, но в огромных сливовых глазах его, равнодушно наблюдающих за людьми, застыла тоска. Ораст подумал невольно, что бык знает, что должно произойти сейчас, и дрожь невольно пробрала его. Ему вспомнилось, что в бельверуском монастыре жрец, приносивший в жертву животных, отбирался после особых испытаний, едва ли не более строгих, чем экзамены на должность настоятеля храма, и приступал к исполнению обязанностей лишь после трех зим подготовки. Несомненно, жрец Золотого Храма был не менее опытен…

Но он, Ораст, сумеет ли он?

Впервые за все время юноша заставил себя взглянуть на короля. Тот стоял неподвижно, всего в нескольких шагах, и в глазах его была та же печальная усталость, что у жертвенного быка с позолоченными рогами. Орасту сделалось не по себе.

Ему вдруг вспомнилось, как упал у его ног митрианец с залитым кровью лицом. И узкая рукоять стилета, торчащая из правой глазницы, точно чудовищный нарост. И невозмутимость Амальрика, одним движением выдернувшего нож из раны, точно перед ним был не человек, но деревянная мишень… Его вновь охватила дурнота, и он с трудом удержал рвоту. Несколько мучительных мгновений сознание жреца балансировало на грани небытия, он готов был рухнуть замертво – как вдруг точно мощная невидимая рука поддержала его. Равновесие мгновенно восстановилось, и он незаметно перевел дух. Пот и капли дождя стекали по глазам.

Но он не сможет! Не сможет сделать того, что должен! Это невыполнимо!

Теперь, когда Деяние было здесь, перед ним, он впервые взглянул истине в лицо и поразился собственной самонадеянности и глупости.

Как он мог не знать, что никогда, ни при каких обстоятельствах не найдет в себе сил убить человека?!

Все мечты о славе и могуществе предстали в этот миг тем, чем они и были в действительности: бредом заносчивого безумца, плодом горячки и гордыни. Он готов был пасть на колени, во весь голос умоляя Митру о прощении – но страх остановил его.

Нельзя нарушать церемонию. Они не заподозрили неладного прежде, не поймут ничего и теперь. Если он не натворит глупостей – то сможет тихонько убраться восвояси, пока не обнаружена подмена и не найден труп. Его никогда не поймают. А он останется жив! И сбежит так далеко, как только унесут его ноги! И поступит служкой в самый захудалый монастырь, и до конца жизни будет смирением и трудом замаливать грехи.

Ораст, преображенный, поднял взгляд на короля. И надо же было так случиться, чтобы именно в этот миг поднял голову и Вилер, и глаза убийцы и жертвы встретились. На мгновение, не больше, – но жрецу почудилось, будто во взоре повелителя он читает любовь и прощение, и он расстрогался до слез, точно это сам Митра смотрел на него очами венценосца.

Душа его растаяла, как тает под лучами солнца шапка ледника, и то, что обнажилось под сошедшим льдом, поразило Ораста. Обуянный гордыней и властолюбием, он мнил себя созданным для величия, мнил, что ничего не стоит ему переступить через других людей, что по прихоти своей волен распоряжаться их судьбами и лишать жизни… Но Солнцеликий преподнес ему урок. Теперь он знал, что есть грань, переступить через которую он не в силах, и это, в его глазах, сделало Ораста человеком куда более чистым и возвышенным, нежели любой маг и правитель, каким он мечтал стать прежде.

И когда отзвучали наконец последние строки гимна, прославляющего милосердие Небожителя, Ораст сделал предписанный шаг вперед и, вынув кинжал из ножен, благоговейно опустился перед королем на колени.

Губы лесной колдуньи скривились в довольной усмешке. Пряный дым остролиста щекотал обоняние, и внутреннее видение ее было как никогда четким.

Щенок не подвел ее. Она, впрочем, и не ожидала иного, – хотя, разумеется, была готова принять необходимые меры в случае неповиновения, однако куда лучше было, чтобы все прошло без ее вмешательства. Это позволяло сберечь силы и приносило удовлетворение от точно сделанных расчетов. Марна любила, когда планы ее, изощренные и продуманные до малейшей детали, тонкие, как работа аргосских оружейников, и столь же смертоносные, приводятся в исполнение изящно и четко, без зацепок и неожиданностей. И в этом искусстве она воистину достигла невиданных высот, еще в прежние времена, даже в Шамаре…

Впрочем, нет! Она резко тряхнула головой, отгоняя нежеланные мысли. Сейчас не время предаваться воспоминаниям. Они лишь туманят душу и лишают разум сосредоточенности, – а такой роскоши колдунья не могла себе позволить сейчас.

Позже, обещала она себе. Когда Вилер будет мертв, когда эта проклятая страна погрузится в кровавую пучину, когда колесница Солнцерогого низвергнется с небесных путей, а на смену ему придут истинные боги – она будет вспоминать о чем угодно. Наслаждаясь свершившимся, предвкушая сладость мщения, что ждет в конце пути, она даст волю памяти. Позже, не сейчас.

Колдовским взором она нашла Вилера, жадно вглядываясь в до боли знакомые черты. Ее удивило, как ужасно изменился повелитель за эти несколько дней… Кожа приобрела землистый оттенок. Запали щеки. Левое веко чуть заметно подергивалось. Жалость охватила ее, внезапная и совершенно необъяснимая, – зная то, что должно было свершиться ее волею через несколько мгновений. И все же, видеть его таким… Она ничего не могла с собой поделать.

Он стоял неподвижно, лишь бесцветные губы шевелились, отвечая словам верховного жреца. Глаза были пусты, усталое, затравленное выражение застыло в них, и Марне подумалось вдруг, что, похоже, повелитель каким-то образом догадывается о ждущей его участи. Удивительно лишь, как могли остальные не замечать маски смерти на его лице.

Марна отвела взор. Оставалось еще совсем немного. Хотя колдовство не позволяло слышать происходящее, ей, не хуже Ораста, известны были все детали церемонии. Но ожидание внезапно сделалось невыносимым.

Она не стала отыскивать магическим зрением Валерия, – почему-то у нее было предчувствие, что вид принца не доставит ей радости. Вместо того, взор ее вернулся к Орасту. Тот ждал недвижимо, напряженный, точно натянутая тетива, и она вновь одобрительно усмехнулась. Приятно сознавать, что орудие было выбрано ею настолько удачно, – точно сам Асура послал ей его, руками немедийца. Да, боги на ее стороне! С каждым мгновением Марна все больше уверялась в этом. Последние сомнения исчезали. Холодная, хищная радость пришла им на смену.

Один из жрецов, простирая руки к небесам, что-то прокричал, и слова его повторили остальные. Марне не нужно было слышать их, чтобы понять, что служители Митры взывают к Солнцеликому, воспевая жертвенную кровь, что оросит сейчас алтарь божества. Сейчас ритуальный кинжал должен быть вручен королю, который, в свою очередь, передаст его верховному жрецу.

Пора!

Марна прошептала нужные слова, и кинжал завибрировал в руках Ораста..

Смутная неловкость, что не отпускала его с самого начала церемонии, внезапно переросла в открытую тревогу.

Валерий не смог бы точно сказать, чем вызвано его смятение, – однако оно становилось сильнее с каждым мгновением. Опасность была рядом! Он был уверен в этом, волна страха поднималась в душе, парализуя разум и чувства.

Он почти готов был броситься бежать.

Валерий затравленно огляделся по сторонам. Шестое чувство никогда не обманывало его, но как ни старался, он не мог заметить вокруг ничего необычного. Все так же переговаривались рядом придворные, с нетерпением ожидая окончания обряда, все так же тянули свои бесконечные молитвы жрецы.

Он втянул в себя сырой осенний воздух, пытаясь успокоиться. Должно быть, с ним и впрямь что-то неладно, если среди бела дня начинают мерещиться тени и черные силы… И все же – он не мог отделаться от ощущения, что вот-вот произойдет что-то страшное, что он упустил нечто важное, что грозит гибелью им всем. Ощущение смертельной угрозы не проходило.