Не то чтобы это очень огорчало саму девушку. К удивлению принца, она казалась абсолютно счастливой и не видела в своем положении ничего странного или предосудительного. Мне достаточно быть рядом с тобой, просто видеть тебя рядом, повторяла она ему. Дочь барона не стремилась показаться при дворе, не желала видеть посторонних. В отсутствие Валерия, единственным, кто оставался с девушкой, был Ринальдо, его верный герольд, но и его она все чаще гнала прочь, жалуясь на его злой язык и постоянное нытье.

И потому мало-помалу Валерий смирился. Здесь также он выбрал самый простой путь – путь непротивления. И плыл по течению, не пытаясь обуздать волны рока или повернуть вспять. «Пусть все идет, как идет» – воистину стало его девизом. И не имея сил противиться собственному безволию, Валерий с циничной усмешкой подумывал, что именно эти слова следовало бы начертать на фамильном гербе Шамарской династии, вместо гордого «Желаю и творю», красовавшегося там.

…Процессия между тем достигла Площади Цветов, в самом центре столицы, откуда, прорезая насквозь Нижний Город, к Золотому Храму вела дорога – прямая как боссонская стрела. В центре площади красовались засаженные цветами куртины. Именно из-за этих гряд, разбитых еще при короле Талине, площадь и получила свое название. Весной и летом здесь часто собиралась молодежь.

Парни и девушки плели венки, играли на цитрах, сюда любили забредать бродячие кукольники, которые под восторженный свист, хохот и улюлюканье зрителей ловко водили на крестовине дергунчиков-марионеток, чаще всего изображавших известных вельмож или служителей Огнекудрого. Здесь же проводились празднества Зимнего и Летнего Солнцестояния, когда горожане катали огненные колеса, ряженые показывали сцены низвержения Сета благочестивым Эпимитреусом, а жрецы окропляли толпу можжевеловым соком и щедро рассыпали медные монеты, в знак милости к Аквилонии Подателя Жизни.

Осенью на куртинах расцветали звездчатые астры с острыми лепестками. Эти сиреневые, белые и бордовые цветы отчего-то навевали на шамарца грусть, напоминали о скоротечности жизни. Он спрыгнул с коня, сорвал астру и поднес к носу. Цветок ничем не пах, а от стебля и листьев шел сильный аромат мокрой зелени и сырой земли. Почему-то этот запах вызвал в памяти картины из детства, когда он весь в репьях, исцарапанный лазал в зарослях Валонского леса, надеясь отыскать цветок папоротника.

Как давно это было…

Валерий прикрепил цветок к своему черному боннэ – высокой шляпе без полей, – и перед тем как сесть на коня, еще раз взглянул на площадь. Красиво здесь, что ни говори. Совсем некстати он вспомнил, что раньше площадь использовалась как место для казней, и рядом с цветочными клумбами возвышались виселицы и плаха.

Так продолжалось до тех пор, пока Вилер не отменил публичные казни, справедливо полагая, что зрелища такого рода будят у черни низменные инстинкты. Принц подумал, что если после смерти Вилера к власти придет его полоумный братец, то скорее всего этот жуткий обычай опять воскреснет – и поежился.

Он посмотрел назад – черная кавалькада подползала к площади. Он сам отправился в путь налегке, не взяв с собой никого, кроме единственного пажа, что должен был присмотреть за лошадью у храма, но теперь, глядя на бесконечную верениц карет и паланкинов, он испытывал смутную неловкость.

Впереди, со штандартами, украшенными золотыми кистями, как и положено при торжественных выездах, и красной королевской орифламмой выступали на белоснежных лошадях шестеро средних герольдов. В знак траура в гривы скакунов вплетены были черные атласные ленты.

В Аквилонии, как и во многих других хайборийских государствах, это сословие распадалось на три группы. Первая носила название – «короли гербов». Дворяне, входящие в нее, были вестниками мира и войны, присутствовали на всех судилищах, исследовали родовые таблицы и гербы, осматривали оружие на поединках. В его родном Шамаре эту роль играл небезызвестный Ринальдо.

Вторые – «средние герольды» были глашатаями: им вменялось в обязанность трубить в серебряные трубы и сообщать народу о королевской воле или возвещать о начале турнира.

Наконец младшими в этом списке были «сопровождающие». Обряженные в цвета соответствующего Дома, они должны были, словно стайка ручных соек, повсюду следовать за своим господином, проверяя еду и питье венценосца, поддерживая его парадную горностаевую мантию и прислуживая за столом.

За герольдами ехали личные телохранители короля: две децимы Черных Драконов, по десять человек каждый. Они оттесняли в сторону чересчур любопытных горожан, не забывая следить за толпой и окружающими дорогу домами. Первую дециму составляли лучшие аквилонские стрелки: их зоркие глаза цепко ощупывали толпу горожан, а руки крепко сжимали взведенные арбалеты. Любой, заподозренный в злом умысле против Его Величества, а то и просто имевший неосторожность сделать подозрительное движение, рисковал получить стальной болт прямо в сердце. Гвардейцы не знали промаха и не ведали пощады.

Их называли Стрелки Митры, а на панцирях красовался отличительный знак – золотой солнечный диск.

Во втором отряде были собраны отборные копейщики. Их длинные пики, гордо взмытые ввысь, были укреплены на специальных выступах на седле, но в нужный момент они в мгновение ока оказывались готовыми к бою, и золотые жала угрожающе нацеливались в сторону предполагаемой опасности. Обычай делать наконечники из золота был введен несколько столетий назад, с тех пор, как во время торжественного шествия на короля Авениуса накинулась стая демонов, вызванных из глубин преисподних магами Черного Круга.

Их, как и любую другую нежить, нельзя было поразить простой сталью, и это стоило монарху жизни.

Наследники Авениуса учли горький урок и вооружили своих телохранителей так, чтобы они могли отразить натиск не только человеческих врагов. Поэтому вторую дециму стали именовать Золотые Копья.

Говорили, что гвардейцы этого отряда без усилий могли на полном скаку поразить копьем медную монетку, подброшенную в воздух.

Однако сейчас у них, как и двух отрядов меченосцев, что замыкали процессию, почти не было работы. Горожане сами теснились по сторонам, торопясь дать дорогу придворным, взирая на проезжающий кортеж с гордостью и благоговением.

Да, Вилер был любим народом. Невозможно и помыслить было, чтобы кто-то вздумал учинить против короля дурное. И потому гвардейцы ехали расслабившись, красуясь молодецкой выправкой и посылая сияющие улыбки очаровательным лавочницам.

А дальше следовали придворные. Зрелище они представляли собой более чем впечатляющее, однако, на взгляд Валерия, довольно комичное. Они тащили за собой все, что только можно, точно собирались переселиться в храм Митры навеки: походную мебель, почти не уступавшую дворцовой ни размерами, ни отделкой, утварь, охотничьи принадлежности – хотя на кого собирались они охотиться во владениях Солнцеликого, оставалось загадкой, собственные молельные принадлежности и складные алтари, статуэтки божеств, а некоторые даже – собственных жертвенных животных. Бесчисленная челядь – ¦ повара и музыканты, лекари и писцы, брадобреи и конюхи – все ютились в крытых фургонах, пестрых, точно повозки ярмарочных акробатов, тогда как сами вельможи путешествовали в отделанных золотом и бархатом дормезах, в сопровождении жен, дочерей и доверенных слуг, – огромных сооружениях, скорее напоминающих крепости на колесах, нежели обычные кареты.

Гиганты эти, в которые запряжено было не менее шести лошадей, также увитых черными лентами – еле ползли по раскисшей грязи, оставшейся после недавних дождей. Неудивительно, что процессия надеялась, выехав из Лурда с рассветом, достичь храма не раньше полудня, тогда как хорошему всаднику на это понадобилось бы не больше одного поворота клепсидры, и на мгновение Валерию захотелось пустить вскачь своего гнедого, оторваться от всей этой пышной свиты, сковывающей его хуже, чем колодки каторжника, однако он не позволил себе поддаться искушению. Он и без того слишком на виду при дворе, – подобное неуважение едва ли пришлось бы по вкусу королю, не говоря уже о прочих вельможах.