Климент Петров посмотрел на поле, которое, словно темная вода, омывало крутые окрестные холмы.

— Цанка, мне очень нужно, чтобы ты помогла мне. Пожалуйста, вспомни тот вечер от начала до конца — может, он был последним для инженера Христова…

— Помню, все помню! — оживилась женщина. — Все у меня перед глазами, как в кино. Была такая ненастная ночь — врагу не пожелаешь. Я была в общежитии, накручивала волосы, когда вдруг явился бригадир, бай Стамен. Цана, говорит, пожалуйста, собирайся. Мол, под фундаментом воду прорвало, нужно сделать дренаж, иначе за ночь все размоет. Не очень мне это понравилось, однако работа есть работа, как говорил мой муж, никому ничего даром не дается… собралась я, пошла: слово бригадира — закон. Воды там было немного, но почва не внушала доверия.

— Кто-нибудь был еще на поле?

— Бригада Михаила. Привезли им бетон с опозданием, и тот сомневался: бросить его нельзя — застынет, ну а с другой стороны, его люди не очень-то любят ночную работу… Да и кто ее любит? Все в тепло попрятались, им и не снится, как мы в дождь и снег работаем.

— Куда клали бетон?

— Куда положено — в фундамент литейного цеха. Здание большое, работы много, потому и торопились, бетон ведь как тесто, прозеваешь — негодным станет.

— Ну, дальше.

— А дальше — то же самое. Копаю я и копаю. И вдруг вижу — идет кто-то ко мне, и не просто идет, а почти бежит. Остановилась, гляжу — инженер Христов. Что-то у меня кольнуло под ложечкой, ведь начальник от нечего делать не побежит бегом через все поле. Слезла с машины, а он, разъяренный, открывает передо мной карту стройки. Говорит мне: «Зря здесь копаешься, Цана. Вместо этого давно бы надо было копать у цеха номер два, где фундамент заливают. Беги туда, вот где ты должна быть! — И пальцем тычет в карту, где мое место. — Роешься тут понапрасну, как жук какой-то!..» Ну, я сказала, что бригадир бай Стамен распорядился здесь копать, я ему и подчиняюсь. А он: «Я начальник этого объекта! И ты и он мне подчиняетесь!..» Хотела сказать, что начальники лезут в дела друг друга и путают людей, но смолчала и подогнала экскаватор.

— Видела ты инженера после этого?

— Нет. Евдокима видела. Половину работы сделала, остановила машину, чтобы хоть голос свой услышать. В такие ночи я иногда разговариваю сама с собой… Откуда-то из темноты возник Евдоким, подошел ко мне, говорит: похоже, мол, что ночи конца не будет. Закурил сигарету. Лоб потный, сам весь дрожит. «Не заболел ли ты, Евдоким? — сказала я. — Что-то тебя трясет…» А он ответил, что здоров и вообще не помнит, чтобы когда-нибудь болел. Смотрел на поле, как во сне, и я ему сказала: иди в тепло и согрей немного ракии, помогает в такие пагубные ночи. Он опустил голову, пошел через поле, как конь стреноженный, один раз даже упал на колени, но сразу же вскочил.

— Слышала ты о ссоре между инженером и этим Евдокимом?

— Да о какой ссоре! Инженер заботился о нем, точно курица о цыпленке.

— Может, женщина стояла между ними? — размышлял вслух Климент.

Цанка опустила голову.

— Никакой женщины, — сказала твердо. — У инженера была Мария. Ухаживал, правда, и за Фани — понимаешь, дело мужское…

— А Евдоким?

— А он, бедняга, по уши втрескался в нашу Драгану Митрову. Хорошая женщина, да слух пошел, что выходит она за Димо Радева. Оба они учатся на инженеров, их на стройке первыми людьми считают.

— А Димо что за человек?

— Ничего особенного не могу сказать, крепкий да расторопный парень, только есть у него слабость к этому делу… — Цанка щелкнула себе по горлу. — Но и это прошло, чего с людьми не случается!

Следователь кивнул понимающе и, пожелав Цанке успехов в труде, зашагал к только что начавшемуся строительству второго цеха, который уже возвышался над полем. Кран, медленно поднимая панели, подавал их, точно равные порции бисквита, здоровенным парням в спецовках и огромных рукавицах. Вытащив ключ из кармана, Климент постучал по бетону, плотно уложенному в фундамент. Тонко и живо отозвался ему бетон — это был голос железа, которое будет вековать, намертво вкопанное в землю, как якорь в скалу.

Неужели, думал Климент, дело здесь не в несчастном случае? Неужели это не нелепая случайность, которая может настигнуть тебя на улице, в саду или в собственном доме? Сколько раз в его практике бывало так, что самый, казалось бы, запутанный, таинственный на первый взгляд случай оборачивался обыкновенным происшествием. Скользкая дорога, рассеянность, нервозность, переоценка собственной ловкости и силы — и человек под колесами трамвая, или падает на асфальт с пятого этажа, или тонет в глубоком омуте. Может быть, инженер нечаянно упал в вязкое тесто бетона и тело его, сплющенное, замурованное, сохранится на вечные времена, словно насекомое, угодившее в мертвый капкан янтаря?.. А может быть, самоубийство? Но почему? У него были планы на жизнь — разумные и реальные планы, которым он следовал спокойно и методично… Был весел, любил женщин, обладал хорошим здоровьем и нормальной психикой. Где же тут причина для самоубийства? Но разве на все должна быть видимая причина? Недавно вот произошел случай: здоровый молодой человек, отец двоих детей, проводив гостей после хорошего ужина, возвратился домой и застрелился у себя в комнате. Почему? Может быть, без причин. Бывает, человек в деталях обсуждает с женой какую-либо мелкую покупку и колеблется и сомневается, как перед жизненно важным шагом. И вот этот же человек — или какой-нибудь другой — стреляется или глотает яд, когда все вокруг него так хорошо и весело, по крайней мере на первый взгляд. Непонятна человеческая душа, странны ее лабиринты, которые иногда вслепую выводят к смерти.

Климент ощутил голод и следом — удовольствие, что у него такое сильное тело и такая здоровая, устойчивая нервная система. Он осторожно прошел через котлован, выбрался к лавке, купил два бутерброда и проглотил их стоя, вглядываясь в нежное и влажное небо, усыпанное белыми звездами, точно каплями извести на стекле. Короткий день переливался в ночь, от которой здесь, на большой стройке, веяло чем-то необъяснимым и таинственным. Четыре тысячи незнакомых мужчин и женщин, и рядом — город, откуда каждый может прибежать за полчаса. Любой, кто пожелает, если ему понадобится…

Высокий худой мужчина в полушубке с поднятым воротником подошел, представился:

— Инженер Денев. Я замещаю моего исчезнувшего друга. Надеюсь, это ненадолго?

— Боюсь, что это будет не так быстро, как бы нам хотелось.

И озабоченно замолчал. Вытерев руки бумажкой, следователь бросил взгляд на собеседника. Крепкие скулы и подбородок, волевые губы, но глаза — в тени козырька.

— Вы знали его?

— Давно. Учились вместе в институте, я на три года старше его. Я был учителем, собирал каждый лев на ученье. Иногда он кормил меня, ему посылки присылали. Такой хороший, добрый парень! Как он мог…

— Как он мог погибнуть, хотите сказать?

Тот взволнованно смотрел в глаза Клименту.

— Действительно нет надежды?

— На что? На то, что оживет? Никакой, на мой взгляд. Скорее всего, это убийство.

— Нет, — с болью выкрикнул инженер. — Я убежден, это несчастный случай. Может быть, сердечный приступ? Он страдал сердечной недостаточностью.

— Вы уверены, что никто не посягнул на его жизнь?

— Уверен! Все его любили, он всем был нужен. Он был верным другом.

— И неверным любовником.

— Может быть, — проговорил заместитель. — Он был внимательным к женщинам. Может быть, вы не поверите, но он их даже боялся.

Климент медленно, словно в раздумье, кивнул.

Темная аллея, покрытая щебнем, усаженная молодыми деревцами, вела в город. Ее спроектировали для пешеходов и многочисленных велосипедистов, которые медленно двигались по ней в город и обратно, к стройке. Климент шел, глядя под ноги — везде еще были разбросаны камни, — и вдруг услышал быстрые шаги и приглушенные всхлипывания. Он обернулся.

— Я… я… — тяжело дыша, говорила девушка, — я дочь бригадира Юрукова.