Тоди побывал у меня дома дня через три. Узнав от матери, что он меня разыскивал, я побежал к нему.

В холле было накурено — или сам остервенело курил, или гости у него были. Стоял запах одного сорта табака — на столике лежала пачка «Вента». Он мусолит эту вонючую траву. Затянулся раз-другой — и сигарета сгорела.

— Что, на хвост садятся?

— Певец еще не вернулся с побережья. У нас другие неприятности. — Тоди придвинул ко мне пачку с сигаретами. — Несколько дней назад Хантов возил нас за грибами. После этого пикника Краси умерла. Доктора сказали, отравилась грибами.

— А кто это сделал?

— Может, это случайность, только обвинение падет на Хантова. Он один собирал грибы, он предложил их испечь, он угощал. Вчера он был на квартире у Дашки. Когда выходил из дома, кто-то его стукнул по голове.

— Ты?

— У меня — железное алиби.

— Тогда кто?

— Не знаю. В отделении милиции он был без сознания, а ожил ли в больнице — узнаем. Если не дал дуба, ему предъявят обвинение в отравлении. Думаю, на днях меня будут разыскивать из милиции. Станут расспрашивать.

— Удобный случай утопить его.

— У меня нет нужды особенно стараться, он сам себя утопил.

Я помолчал. Что-то мне было неясно в этой истории, и я спросил:

— Ты знаешь, кто ему врезал?

— Догадываюсь. Но подожди, пока я проверю. Тогда скажу.

— Откуда знаешь, что Хантов был без сознания?

— Не будь слишком любопытным. Запомни, у Тоди развитый слух и всевидящее око. А сейчас о деле, из-за которого я тебя искал. Дашка раскисла. Когда ее вызовут в милицию, она может сказать такое, о чем надо молчать. Поэтому было бы неплохо прогуляться тебе с ней к морю. Дней на десять, не больше.

— А почему вчера и сегодня вас не искали?

— Потому что только Хантов и может что-нибудь о нас рассказать, а он, скорее всего, даст дуба. Он пришел в себя. Пока доктора не разрешают ему говорить. Через день-два начнут копаться в этой истории, и в первую очередь вызовут меня или Дашку.

— Если ее не будет дома, могут подумать, что она скрывается. И тогда уже точно подозрение падет на нее.

— Вряд ли. У нее не было оснований отравить свою подружку.

Телефон на столике под окном зазвонил. Не вставая, Тоди повернулся, взял трубку. В тишине комнаты хорошо был слышен голос иностранца, который спрашивал мистера Михнева. «Уж не ты ли — мистер?» — так и подмывало меня спросить (хорошо, что я промолчал). Тоди, выслушав его, прервал так холодно, как умеют только продавщицы в магазине:

— Нет.

Иностранец снова повторил свою просьбу.

— Я же вам ответил: нет никакой возможности.

Тоди нахмурился, этот звонок подпортил ему настроение.

Я спросил:

— Почему Дашке не поехать одной?

— Дашка раскисла. Если утром куда-нибудь поедет, я не поручусь, что вечером она возвратится. Поэтому я бы хотел, чтобы ты побыл с ней, пока она не возьмет себя в руки.

— А если я ее возьму в руки?

— Ты едешь на работу, а не играть в любовь под шум волн.

— Она твоя киска, а я буду ее прогуливать да улучшать ей настроение? И при этом — не трогать ее?

— Если сама откроет тебе объятия — ваше дело. Я с ней и был-то всего раз.

— Если эта кукла не твоя подружка, то кто она тебе? Вытаскивает кошельки в трамваях и магазинах? Или сбывает товар?

— У нас с ней особые отношения. Когда-нибудь объясню.

Телефон зазвонил снова. Тоди поднял трубку и тут же опустил ее. Как ни старался выглядеть спокойным, он все-таки очень нервничал.

— Мне трудно играть роль, которую ты мне определил.

— Понятно. Ты не сомневайся, все будет о’кей. Надо выехать либо сегодня вечером, либо завтра утром. Самолетом, поездом — как хотите. Вот тебе деньги на расходы. На двоих.

Возле телефона лежал черный чемоданчик — дипломат. Таких в продаже не было, когда я сел в тюрьму, а сейчас, гляжу, и плотники носят в них свой инструмент. Из чемоданчика этого Тоди достал пачку купюр по десять левов — совсем как в банке, перетянута ленточкой, целая тысяча.

— Хватит?

Я кивнул.

Тоди отвернулся, закрывая чемоданчик, и я мельком увидел пакетики, похожие на пачки денег, но точно не скажу, что это и вправду были деньги.

— Это твоя доля от товара, который сбыл золотых дел мастер, — сказал Тоди, поворачиваясь ко мне. — Окончательно рассчитаемся, когда он продаст все.

И подал мне еще пачку, на этот раз двадцатилевовых купюр.

Неплохо, подумал я, однако, если чемодан набит деньгами, как банковская касса, неужто моя доля так мала? А если эти пачки — от других ударов, неужто этот парень настолько неосторожен, что держит их у себя в гостиной?

— Езжайте на Солнечный берег. Там сейчас мало народа. Остановишься в одной гостинице, она — в другой. Питаться будете вместе, но заведения меняйте.

— К чему такая конспирация?

— Пойми, дело серьезное. Если бы я не был под наблюдением, неужели думаешь, я стал бы у тебя просить помощи? Дашка в курсе многого, о чем в милиции знать не должны. Сейчас, когда на ней шапка горит, она и начнет давать показания тут же, чуть только ее попросят назвать имя и дату рождения.

— Чего ж ты связался с этой трепушкой?

— Она не была трепушкой, но смерть Краси очень ее расстроила, я вынужден был даже ее побить… У нее на лице и на шее следы, и потому ей надо уехать, пока все не пройдет. И знаешь что еще?..

Тоди замолчал, глядя на меня исподлобья. Я и сам наглый, но его взгляд с трудом выдержал.

— Как-нибудь прогуляетесь по берегу моря, — продолжал Тоди. — В тихом, безлюдном месте, среди скал. Там ведь очень просто можно поскользнуться, на высокой скале…

— Ты для этого меня посылаешь?!

— Жора, не горячись. Я говорю, если тебе представится возможность. А такую возможность ты там всегда найдешь. Если мы хотим настоящего, большого успеха, вокруг нас все должно быть чисто.

— Чисто? Да ведь это — грубая работа!

— Зависит от того, как ты ее провернешь. От меня благодарность. Я человек щедрый, Жора, очень щедрый. Если ты этого не понял, скоро поймешь.

— А почему ты сам-то не хочешь прокатиться на море?

— Если я уеду и меня начнет искать милиция, подумают, что я скрываюсь. А ты ведь еще не вполне насладился свободой, верно?

Он был прав, но все равно настороженность у меня не исчезла, хоть я и начинал понимать, что, должно быть, он играет чисто.

Кто-то позвонил в дверь. Тоди молча смотрел на дверь, слушая, а когда позвонили второй раз, встал. Дверь, которая вела в коридор, была стеклянной, и сквозь нее мне виден был его силуэт.

— Двадцать левов за каблук, — послышался женский голос.

Тоди полез в задний карман брюк, достал бумажник.

Приподнявшись, я открыл черный чемоданчик. Пачек внутри было раз в пять больше, чем тех, которые я запихнул во внутренний карман своего пиджака. Не верилось, что Тоди меня разыгрывает, но тогда откуда у него столько денег! Если это не выручка за безделушки певца, значит, Тоди работает не только со мной. Или же не отдает всей доли, которая мне положена.

Почувствовав, что начинаю нервничать, я закурил сигарету. Не из вонючей травы, а свои, болгарские.

Тоди возвратился и, не садясь, сказал:

— Пойдем к Дашке.

По дороге мы не разговаривали. Тоди шел, глядя прямо перед собой. Я шарил глазами по сторонам, но ничто не радовало меня так, как в предыдущие дни. Я не видел ни улиц, ни домов, ни деревьев — пустынный морской берег стоял перед глазами, вздымались огромные волны да изредка слышались крики чаек…

Возле старого трехэтажного дома Тоди остановился, опасливо посмотрел в обе стороны улицы и только тогда вошел в подъезд. Мы поднялись на чердак, Тоди трижды нажал на кнопку звонка. Послышались шаги и скрежет ключа. Тоди тотчас же шагнул через порог, я последовал за ним в тесный коридор с голыми стенами, откуда две Двери вели, верно, в комнату и в туалет. Дашка стояла в пеньюаре поверх ночнушки, ладонью приглаживая непричесанные волосы. На лице — никаких следов побоев, а того, что на шее, я не видел: вокруг шеи повязан был голубой шарфик.