— О’кей. В таком случае до двадцать четвертого апреля им пришлось смотаться до границы и получить новое разрешение. Мне кажется… сюда, в Оксаку, от границы добираться дней семь. Значит, все документы были продлены примерно семнадцатого апреля, и с ними все в порядке до шестнадцатого октября. Это можно проверить в конторе «Лос Пахарос». У них должен был остаться номер разрешения и место выдачи. Куда они ездили? В Кулиакан? А между тем самая короткая дорога до границы — через Ногалес. — Он усмехнулся. — И я знаю, почему они поехали туда. Это было довольно глупо с их стороны.

— Откуда ты знаешь? — удивился Майер.

Энелио постучал пальцем по виску.

— Этот Энелио Фуэнтес очень неглупый малый. Сейшене умер от наркотиков. О’кей. Сонора — это такое место, где полно маковых плантаций. Опиум-сырец продают на небольшие фабрики, где его перерабатывают в героин. Я думаю, что наибольший размах эти операции приобретают в Синалоа. У многих богатых людей там не дома, а настоящие дворцы, можете мне поверить. Самая большая глупость — это то, что они попросили переслать им деньги в Кулиакан. А может, и нет. Как они были посланы?

— Банковским чеком.

— Чертовски глупо, приятель! Еще несколько лет назад все было бы о’кей, но сейчас мексиканское Бюро по борьбе с наркотиками свое дело знает туго. Сначала они выясняют, кто заключает сделку. Потом оповещают своих людей с нашей стороны границы. Тех, кто везет контрабанду, задерживают, обыскивают и, допустим, находят четыре килограмма героина. И говорят, что теперь их посадят в мексиканскую тюрьму на девяносто девять лет. Потом отбирают три килограмма, а за большую взятку разрешают оставить один, а потом сообщают вашей таможне, что те-то и те-то везут наркотики. Короче говоря, их… черт, что же это за слово?., чистят?

— Обчищают.

— Поэтому банковский чек для Бюро — это все равно что объявление в газете. Я так и не могу понять, что за чертовщина там произошла.

— А кто-нибудь может поехать в Кулиакан и купить героин? — спросил я.

Он пожал плечами.

— За двойную цену — почему бы и нет? Двойная цена здесь — это одна десятая оптовой цены в Штатах. Сто тридцать тысяч американских долларов… это будет… миллион шестьсот двадцать пять тысяч песо.

Энелио посмотрел на часы, сказал, что ему пора, и пообещал позвонить завтра в надежде, что мы придумаем еще что-нибудь интересное.

Подошли несколько подростков-американцев и начали нырять в бассейн. Загорелые до черноты девушки, мускулистые юноши — упругая молодая плоть.

— Ты должен осознать, что все эти детишки восстали против общества, — сказал Майер, старательно имитируя Уолли Маклина.

— Господи, Майер, прошу тебя, прекрати!

— Уолли показался мне таким трогательно-наивным…

Я зевнул.

— Я недавно читал, что археологи расшифровали древние таблички, написанные за три тысячи лет до рождества Христова, и выяснилось, что и тогда молодежь не слушалась старших, не уважала древние обычаи, и вообще все катилось к чертям собачьим.

— Ты говоришь как истинный член общества.

— Видишь ли, старина, есть люди молодые и старые: те, что мне нравятся, и те, что нет. И вторых всегда меньше. Меня отталкивает угрюмый фанатизм, неважно в какой форме — то ли это революционные заскоки молодых, то ли громкие поучения, почерпнутые из Библии стариками. Все мы смешные, раздражительные и замордованные животные, которые ковыляют на задних лапах и пытаются с благородным видом проделать путь из чрева матери в могилу. И люди, неспособные видеть жизнь в таком свете, невыносимо скучны.

— Макги, ты только все запутываешь. Либо это разреженный воздух на тебя так действует, либо бурная ночь с леди Ребеккой. Или мандраж от приближающегося второго раунда.

— Или полное крушение всех планов. Я хочу знать, где Роко. Я хочу знать, кто был в горах с Бикс. Хочу найти Джерри Несту. Поговорить с Миндой Маклин. Поговорить с миссис Витрье. И хочу выбить из Брюса оставшуюся часть этой истории.

— Тебе бы стоило привести себя в порядок. Все-таки встреча с леди Ребеккой…

— Я продолжаю думать обо всех тех, кто был бы счастлив поехать со мной в Мексику. Ты так нервничаешь насчет моего свидания, что лучше мне ей позвонить.

Я позвонил из нашего коттеджа.

— Макги, дорогой, — проговорила она своим тихим хрипловатым голосом. — Бог мой, меня переполняет восхищение. Я пою, трепещу и хожу, едва касаясь земли. Я вся извелась, не нахожу себе места и без тебя чувствую себя пустой. Торопись, торопись, торопись! Умоляю!

— Бекки, боюсь, сегодня ничего не выйдет.

— Ты чудовище! Я этого не вынесу!

— Я, конечно, мог бы прийти, чтобы таким способом получить ответы на ряд вопросов, но понимаю, что с моей стороны будет нечестно пытаться вытянуть из тебя то, что рассказано тебе другом по секрету. Мне больше не хочется действовать таким путем и донимать тебя.

— Знаешь, именно такой мужчина, как ты, мне и нужен, — после паузы сказала она. — На твоем месте какой-нибудь юнец понесся бы ко мне сломя голову, только позови. Возможно, такие вещи пресыщают. Порой так привыкаешь получать то, что хочешь, по первому требованию… Милый, я преклоняюсь перед твоим чувством ответственности. Если нужно, я буду дожидаться тебя очень-очень терпеливо, а когда закончишь со своими делами, приходи, неважно во сколько.

— Если это вообще возможно.

— Что ты пытаешься со мной сделать? Значит ли это, что прошлой ночью я была слишком озорной? Знаешь, милый, ты тоже показал, на что способен. Что, если я дам торжественную клятву вести себя тихо и даже научить тебя кое-каким особым приемам, способным абсолютно уничтожить меня?

— Я понятия не имею, сколько времени у меня займут дела.

— Дорогой, может ли во всех этих делах быть замешана другая женщина?

— Может статься, что да.

— Если да, то в таком случае можешь не трудиться приходить сюда. Надеюсь, это понятно?

— Судя по твоему тону, Бекки, более чем.

— Ты стараешься все испортить. Я к этому не привыкла.

— Дорогая, любые перемены идут только на пользу. Береги себя.

Я положил трубку, чувствуя легкую слабость в коленях. Такое бывает, когда едешь на зеленый свет, как вдруг из-за угла на красный вылетает какой-то псих, который вот-вот врежется тебе в бок. Ты вжимаешь в пол педаль акселератора, и машина прыгает вперед — как раз на столько, что слышен всего лишь тихий звон, когда он, проносясь мимо, задевает твой задний бампер. Ты проезжаешь три квартала, осторожно паркуешься и выходишь. И в коленях именно такое странное чувство.

Мы сели в машину и поехали в город. На разукрашенной эстраде в центре площади военный оркестр наяривал марши. Народу было столько, что нам достался столик только в самом конце террасы. К тому времени, когда мы заказали выпивку и я уже приготовился отстаивать свой план насчет Банди в противовес более умеренной позиции Майера, откуда ни возьмись возникла вчерашняя рыжая и, плюхнувшись на стул рядом с ним, сердито уставилась на меня.

— Хорошенькую сцену вы вчера устроили, гнусный вы подонок!

— Ну и ну! Майер, ты только посмотри! Вся чистенькая и свеженькая, прямо как на картинке. Глаза ясные и шея чистая.

— Марк хотел пошутить, только и всего. А вам я хочу сказать, что этот ваш дурацкий спектакль я не оценила.

— А что еще нам было делать, милочка? — улыбнулся я. — Может быть, выдернуть это пугало из-за стола и пинком под зад вышвырнуть на дорогу? Или встать и уйти? Уточни, пожалуйста.

— Да ладно, мы наглотались мардила, занюхали кокаином, и больше ничего.

— И Джини? Тоже больше ничего?

— Ну, у нее-то каждый раз что-нибудь новенькое.

— Да, действительно. Она далеко зашла. Лично мне кажется, что она уже давно сидит на барбитуратах. Интересно, чем она пользуется, чтобы вернуться? Амфетаминами?

— Не настолько уж далеко она зашла. С ней все будет о’кей.

— Знаешь, детка, ты лучше подлови момент, когда она будет на полпути между тем и другим, чмокни ее в щечку и скажи «до свиданья».