И полковник расхохотался.
- А правда, господа, - попыталась сменить тему Мария Дмитриевна, - что Щепкин сказал об её игре: "Вы были так хороши, что гадко было смотреть"?
- Щепкин? - театрально выгнулся полковник. - Мы с ним вместе не служили.
- Он приезжал сюда прошлой зимой на юбилей Сосницкого - я их принимала, - и Мария Дмитриевна постаралась перевести разговор на театральные анекдоты. - Хотя какой юбилей? Тридцать пять лет со дня поступления в театральное училище к Дмитриевскому. Учился у самого Дидло. Но вы же знаете этих актёров - они готовы из всякой le un rien устроить праздник! А Карл Васильевич большой поклонник искусства: я предложила table d"hôte у Фелье, но Карлуша пригласил их к нам на простой en russe домашний обед...
На ставшую поговоркой популярную цитату полковника никто не отреагировал, его это задело, и тогда он несколько нарушил границы дозволенного:
- Но и Дидло мне надоел... - начал было он.
Но рыжеволосая Идалия закатила глаза под лоб и трагично произнесла:
- Это уже просто невыносимо!
Полковник с удивлением взглянул на неё и толстокоже продолжил:
- А вот ... - он поднял брови и глаза кверху так, что лоб его пошёл складками, - собственноручно соизволил начертать на её прошении о прибавке: "Никакой прибавки сделано быть не может, ибо она никаких успехов не сделала..." О каких успехах было написано?
- Oh mon dieu! - воскликнула Идалия. - Какие успехи ожидались от актёрки после брильянтовых серёг!
- Полковник, полковник! Держите себя всё-таки в руках, дорогой Сергей Сергеевич! - предостерёг Пётр Андреевич, расстёгивая верхнюю пуговицу своего строгого сюртука.
- Нарышкинских! - снова расхохотался полковник, не удержав себя всё-таки в руках.
Вошёл красивый поручик-кавалергард. Щёлкнув каблуками, отдал общий поклон головой и склонился над протянутой рукой Марии Дмитриевны.
- Опаздываете, Жорж, заставляете себя ждать и томиться, - едва слышно проговорила престарелая фрейлина. - Она пожелала оранжад со льдом.
Жорж сперва подошёл к Петру Андреевичу.
- Рrince, - наклонил он голову и протянул руку для пожатия.
Средний палец Жоржа украшал большой перстень с портретом. "Рrince" шепнул поручику:
- У нас не принято, дорогой Георг, выражать столь открыто свои монархические убеждения. Злоязыкий Пушкин уже пустил слух, что вы на пальце носите портрет обезьяны.
Последние слова прозвучали достаточно громко, чтобы одна из дам фыркнула в бокал.
- Господа, - виновато произнёс Жорж, - посмотрите на эти черты, - он протянул перстень перед собой, - похожи ли они на господина Пушкина?
Полковник снова расхохотался:
- Браво, поручик!
- Это портрет Генриха Пятого, и я не намерен скрывать свои взгляды: династии имеют право от Всевышнего на власть и управление народами.
- Их нужно резать или стричь. Наследство их из рода в роды ярмо с гремушками да бич, - пробормотал князь Пётр Андреевич.
- Поручик! Вы известный легитимист! - воскликнула из своего угла Идалия. - Принесите же мне оранжад, я жду! - добавила она капризно. - Скучно, господа!
"Это же они... Штатский князь - Вяземский, в очках, конечно, он! - догадался Игорь. - А эта красавица - Полетика! Идалия... Как она неё похожа Маринку! Марья Дмитриевна - Мария Дмитриевна... Знакомое же имя..."
Жорж взял на столике высокий бокал со льдом и соком и подошёл к Полетике. Склонившись к её руке, прошептал на французском:
- Vos doigts odeur de l'encens... Я так тосковал эти дни. Когда мы сможем встретиться?
- Завтра. Муж будет в полку весь день. - Идалия поднялась с кресла и громко произнесла: - Поручик! Дайте опереться на вашу руку, проводите меня в беседку. У меня голова кружится от этого солнца.
Они прошли мимо Игоря, не заметив его, притаившегося за высоким кустом отцветшей сирени. "Дантес!" - с удивлением и каким-то ужасом узнал в поручике-кавалергарде прóклятую русской культурой личность. Дантес читал французские стихи:
Она придёт! к её устам
Прижмусь устами я моими;
Приют укромный будет нам
Под сими вязами густыми!
- Ах, Жорж, как я устала от этой сумрачной страны! Как я тоскую по Парижу! Парни́ и вы, Жорж, спасаете меня от этих людей.
- Мне нравятся у него другие строчки, - и он с улыбкой продекламировал:
Он завладел.
Затрепетал крылами он,
И вырывается у Леды
И девства крик и неги стон.
Они вошли в беседку, скрывшись из глаз дачников. Жорж со страстью прижал Идалию к своей груди и прильнул к её устам.
- Мon dieu, - жарко прошептала Идалия. - Жорж, терпение мой друг, завтра, всё завтра... Кто-то идёт...
Она отпрянула от поручика и заговорила по-русски с акцентом, едва удерживая дыхание.
- Разве могут сравниться русские поэты с красотой и изысканностью хотя бы с Бертеном. Я уже не говорю о Шенье или Парни.
В беседку стеснительно вошёл длинноногий попрыгунчик и заговорил по-французски:
- Я слышал, мадам, как вы желали оранжада. Но он, увы, закончился. Смею ли я предложить вам limonade?
- Как мило с вашей стороны! - воскликнула Идалия. - Жорж! Прошу знакомиться - барон Фридберг,.. э-э-э...
- Пётр Иванович, с вашего позволения...
- ...недавно из Лицея.
Жорж щёлкнул каблуками.
- Где изволите служить, барон?
- Под началом Петра Андреевича, в цензурном комитете.
- Мы ведём discussion с поручиком о поэзии...
- Скажите, месье Фридберг, как вы находите сочинителя Пушкина?
- Право, - ответствовал бывший лицеист, - когда я читал его Руслана и Людмилу, у меня создалось впечатление, что в Дворянское собрание ворвался, еxcusez moi, мужик в зипуне и - заговорил!
- Я не читаю по-русски, однако мне говорили, что он открыл новое поприще в литературе...
- Вы же военный человек, месье Геккерн, вы же понимаете, что штатский не может служить на поприще! В придворном мундире!
Жорж рассмеялся.
Они уже вышли из беседки и, проходя мимо Игоря, говорили громко, стараясь обратить на себя внимание присутствующих: Идалия и Дантес - по соображением конспирации, а юному Фридбергу льстило внимание людей высшего, в его глазах, света, куда он попал впервые. Произнесённая им шутка была услышана многими и имела шанс превратиться в bon mot. Одна из многочисленных барышень семейства Долгоруковых обещающе взглянула на юношу поверх своего стакана.
Небо погасло, и с ним погас странный свет на поляне. Игорь ещё долго стоял, боясь спугнуть видение и приводя в порядок растрёпанные чувства. "Даже пожелать мы страстно не умеем, даже ненавидим мы исподтишка!.. - думал он стихами другого поэта. - Завтра, - бормотал он, выходя на лесную тропинку. - Всё решится завтра".
4
Марина утром к мостику не пришла. Игорь прождал её целый час. Кожа на всём теле от вчерашней крапивы горела и чесалась, поэтому он решил искупаться. Поплавал туда-сюда, присел по горло в воде, прислонившись к деревянной свае, лицом к течению, чтоб не сносило. Вода приятно остужала крапивные ожоги. "Где же она? - думал он тревожно. - Ну, и предки же у неё! Что мать, что отец".
Он представил Марину, её горло, ямочку на горле, небольшие, но красивые груди с сосками, маленькими, шершавыми, как ягоды неспелой лесной клубники. Он вспомнил её глаза "потупленные ниц в минуты страстного лобзанья, и сквозь опущенных ресниц угрюмый, тусклый огнь желанья", её прикушенную губу в страхе застонать... Его рука проскользнула в плавки и стала делать своё дело, сперва медленно, а потом всё убыстряясь. Но ни первый, ни второй раз облегчения не принесли. Дышать стало, может быть, и легче, но кожа горела, прилипнув к душе. Воспалено было даже не сердце, а что-то за ним, под ним, вместо него. "Душа? Это слово ничего не обозначает. Столько столетий его произносят, а смысл? Душа, дыхание, дух, воздух... Ничего не объясняет, почему она стала единственной, вросшей в эту мою красную кожу, в это самое, больное и стонущее, что называем душой... Любовь - это боль, - сделал для себя открытие Игорь. - Не радость, не восторг, а жуткая ежеминутная боль от страха потерять. Наверно, он, нынешний вечный житель Святых Гор, это переживал очень часто. Это чувство, наверно, как наркотик, требовало новой и новой боли. А был ли у него постоянный источник её? Единственная? Как Маринка?
