Но речь шла не только о Хане. В любых отношениях есть хотя бы две стороны. Хань мог поручиться за себя, но не за Чонина. Хотя глупо было думать, что человек, способный на одержимость, не знает, что такое страсть. Кай ― воплощение любви Чонина и его огня, сам Чонин ― холодный и сдержанный, надёжный, но замкнутый, его тепло всегда пряталось за толстой бронёй изо льда. А ведь Хань знал физику: чем больше копить, сдерживать и нагнетать, тем сильнее будут вспышка и взрыв. Как обратная тяга.
В ту ночь именно это и случилось. Ни один из них не рассчитывал на подобное, но ни один и не удивился. Они просто достигли критической отметки в их отношениях, когда требовалось или что-то менять, или всё ломать. Наверняка у многих людей возникало схожее чувство в определённые моменты жизни: отстранённое безразличие, когда всё равно уже, что будет дальше, лишь бы это дальше наступило, жажда узнать, что же после изменится и изменится ли вообще, когда даже спокойные и не особенно инициативные люди испытывают непреодолимое желание что-то сделать и встряхнуть весь этот чёртов мир, когда просто хочется прекратить это бесконечное и невыносимое затишье перед бурей и сделать хоть что-нибудь…
Хань закрыл глаза, и его губы согрело чужое дыхание. Секунда длилась вечность ― достаточно для того, чтобы заказать себе место в аду и сердито подумать: «Ну же!»
Оказалось, что это ни черта не метафора ― «горячий». Чонин в самом деле был горячим. Прикосновение губ ― и от него по коже Ханя разбежались волны тепла. Хуже того, этого не хватило, и Хань не смог запретить себе искать эти горячие губы собственными. Он продолжал чувствовать Чонина во всех смыслах, как и всегда, а не только физически.
Его ответ сломал всё, что только можно было сломать. Чонин отличался трезвомыслием и умом, но ещё он всё-таки оставался горячим мальчишкой с кучей гормонов, которые надо куда-то девать.
Сейчас Ханю хотелось улыбаться от воспоминаний о той нелепой ночи, но тогда всё воспринималось по-другому. Они путались в последовательности действий, не хотели отпускать друг друга, пытались проявить заботу и сдержать желание. Пришлось нелегко, но они смогли изучить тела друг друга на ощупь, найти то, что им нравилось, прикоснуться друг к другу. И Чонин немного пристыдил Ханя своей смелостью, когда провёл ладонями по его бёдрам и решительно прикоснулся к его животу, спустился поцелуями ниже, обхватил член ладонью и накрыл губами головку.
Хань впился зубами в собственную руку, чтобы ни одним звуком не нарушить ночную тишину. Он запрокидывал голову, зажмуривался до ярких пятен перед закрытыми глазами и вздрагивал всем телом от прикосновений рук, губ и языка. Чонин не торопился и в самом деле терпеливо изучал, хотя Хань отчётливо ощущал его возбуждение, его страсть, его желание ― ощущал в каждом прикосновении. Хуже всего, что Чонин не стремился утолить только свои желания, а трансформировал их в удовольствие Ханя. И худшим в этом оставались чувства, потому что трудно чему-то противостоять, когда понимаешь, как дорого за это платят. Чонин хотел Ханя, но не брал, потому что одновременно с этим хотел, чтобы Ханю это доставило такое же удовольствие, как и ему. От осознания этого на глаза слёзы наворачивались, тем более, что Чонин всё ещё был для Ханя «мальчишкой», но умудрялся держать свои гормоны при себе. Юношество Ханя закончилось не настолько давно, чтобы он забыл, как это трудно ― сдерживать выжигающий изнутри огонь и отказывать себе в освобождении. И не потому, что это надо тебе самому, а потому, что это надо сделать ради кого-то другого.
Вот так в их отношениях возникла предельная ясность, которую уже ничто не могло испачкать и исказить. Их связывали не просто влечение, дружба и прочие менее существенные чувства. Их связывала… любовь.
Раньше Хань счёл бы это бредом и мелодраматической ерундой, но не тогда, когда испытал всё на собственной шкуре. Потому что только любовь может заставить людей делать то, что прежде казалось им невозможным и неприемлемым. И только любовь могла заставить Ханя целовать другого парня и испытывать наслаждение от этого. И только любовь достаточно укрепила уже существующее доверие к Чонину ― Хань верил ему настолько сильно, что смог отдать ему себя ― позднее, в другую ночь ― и не пожалеть об этом.
Трудностей стало ещё больше, но их чувства друг к другу помогали выдержать всё. Они сходили с ума и ссорились ничуть не реже любой другой пары. Приходили друг от друга в восторг и обижались из-за ерунды, ругались и мирились. Они безупречно играли свои роли и умудрялись находить время на любовь при всём том бешеном темпе жизни айдолов, что не давал им возможности спокойно перевести дух. Они были немножко безумными и предельно осторожными настолько, что почти никто ничего не подозревал, а если и подозревал, то слишком смутно и бездоказательно.
☆☆☆
За пару месяцев до камбэка Хань рассорился с отцом и нуждался в деньгах. Чонин ни о чём его не спросил и просто дал нужную сумму. Хань понятия не имел, откуда у Чонина эти деньги, но стал наблюдательнее и обратил внимание на всякие мелочи, что прежде ускользали от него.
Чонин много читал, на его компьютере хранились финансовые сводки и выкладки по аналитике, а в его телефоне Хань нашёл напоминание о расписании сессий Токийской и Шанхайской фондовых бирж. Потом ещё «Камон», которым занималась сестра Чонина. Вроде бы.
Хань складывал в уме все эти мелкие детали и медленно осознавал, как мало на самом деле он знал о Чонине.
☆☆☆
Потом от них ушёл Крис. Совсем.
☆☆☆
Хань прикасался руками к влажной от пота коже, запутывался пальцами в жёстких высветленных волосах и настойчиво ловил взгляд Чонина. Ногами он крепко обхватил гибкое тело и жадно принимал каждый сильный толчок, притягивая Чонина всё ближе. Он искал ответ даже сейчас, когда тонул в наслаждении. Удовольствие не могло избавить от боли в сердце, но он по-прежнему верил Чонину, поэтому ответ стал бы идеальным лекарством.
Чонин молчал, и от этого становилось ещё больнее.
Потом Хань сидел на нём и бережно разминал шею и плечи, водил ладонями по смуглой коже, липкой от пота. И снова спрашивал:
― Что будет теперь?
― Ничего. ― Чонин вздохнул и положил голову на скрещенные руки. ― Ему никогда не нравилось, когда им играли, вот и всё. Мало принимать правила игры. Надо ещё иметь силы и немного смирения с терпением пополам.
― Считаешь, у Ифаня было мало сил и терпения со смирением?
― Нет. ― Чонин уткнулся лбом в запястья и чуть повёл правым плечом ― мышцы свело, наверное. ― Сил и терпения у него побольше, чем у многих, зато смирения ― ноль. Это было неизбежно. Отпусти его.
― Я и не держу.
― Держишь. Отпусти и не делай эту боль своей.
― А ты? ― Хань наклонился и коснулся правого плеча губами, легко и мягко, чтобы не оставить следа, а то как-то он здорово прокололся с этим, но кто же знал, что тогда Чонину достанется одежда с таким здоровенным вырезом на груди…
― Что я? ― глухо отозвался Чонин.
― У тебя со смирением ещё хуже, чем у Ифаня.
― Есть немного, но у меня другая репутация и другие таланты. И я тот, кто очень нужен.
― Пользуешься своей незаменимостью?
― Конечно, а зачем она ещё нужна? ― Чонин хмыкнул и неожиданно приподнялся, сбросил Ханя с себя. Через секунду он смотрел на Ханя сверху и водил пальцами по его лицу. ― Что-то не так?
― Н-нет. Почему ты спросил? ― шёпотом отозвался Хань ― голос сел от нежности прикосновения.
― Потому что ты кажешься в последнее время… не таким, как всегда. И я не думаю, что дело только в Ифане. С ним было сложно, ты знаешь это лучше меня, сам ведь писал мне об этом и говорил, когда мы созванивались. Сейчас вроде бы лучше ― внутри группы. Если искать плюсы, конечно. Тогда почему? Что тебя ещё беспокоит?
Хань свёл все объяснения к поцелую, чтобы не отвечать. Он по-прежнему верил Чонину больше, чем кому-нибудь ещё. И верил в них двоих больше, чем в результаты анализов и прочие несущественные вещи. Верил настолько сильно, что продолжал улыбаться, когда Чонин губами ласкал его шею, а пальцами щекотал внутреннюю поверхность бедра, злонамеренно задевая отзывчивую плоть между ног.
