“Чтобы люди чувствовали чужую боль так же, как собственную. Чтобы им тоже было больно, когда больно кому-то одному”.
Дед тогда обвинил его в жестокости. Быть может, это и верно, зато такая способность научила бы людей ценить друг друга, беречь и входить в чужое положение. Чтобы никому не было больно. Никогда. Ведь если будет больно хоть одному, больно будет всем. И дед оказался прав, когда после того разговора объявил, что Чонину в политике делать нечего. Диагноз — принципиальный идеалист.
— Дома собираешься появиться? — начал атаку отец сразу же, едва зашёл в кабинет. — Никто не верит на слово, что с тобой всё хорошо. Требуют неоспоримых доказательств. Дай-ка на тебя посмотреть…
Чонин медленно поднялся и позволил отцу себя обнять. Впрочем, тот тут же помрачнел, когда заметил стопку журналов на столе. Он раздражённо смахнул их и бросил в мусорную корзину. Хотя Чонин всё равно понимал, что для отца это проблема, которую требуется как-то решить.
— Я хотел, чтобы ты пожил месяц не в школе, а дома. Так было бы лучше. Не настаиваю, но ты подумай об этом.
Чонин покачал головой. Жить с роднёй в нынешних обстоятельствах… неразумно. Ещё и Хань в нагрузку. Совсем здорово будет. Может, отец и отказался от планов на него самого, но не на его детей. Солли не подходила для политики, а с Ханем потомство точно не светило. Не естественным путём уж точно. Если им обоим вообще хоть что-то светило, учитывая рвение Ханя к истине и риск оказаться за решёткой.
— Честно говоря, я сейчас в затруднительном положении…
Как Чонин и опасался, отец жаждал поговорить о ситуации с Ханем.
— Иной раз мне хочется передавить всех этих юных энтузиастов, мнящих себя гениями, в колыбели. Немыслимо просто: влезть в закрытый архив и стащить геном! Но это в итоге вернуло тебя. И хоть я понимаю, что преступление нельзя оправдать, рука не поднимается удавить этого гадёныша.
“Он в самом деле гений”, — отозвался жестами Чонин, но тему развивать не стал. Не то чтобы он опасался отцовской истерики по поводу своего партнёра — этим, в конце концов, сложно было удивить хоть кого-то. Да и в группировке отца отыскались бы хоть два человека, состоявших в браке с людьми своего пола. Но выслушать нотацию о более перспективных вариантах пришлось бы так или иначе. И отец возмутился бы, скорее всего, исключительно тем фактом, что Хань — китаец. Пикантная деталь в свете антикитайской политической установки отца.
Чонин испытал чувство благодарности Чжису за её молчание. Она могла рассказать о проблемах Чунмёну, но не стала посвящать в их отношения семью.
— Чонин, хочу попросить тебя в ближайшее время не рисковать так сильно, как в последний раз. Ничего не говори о своей работе — я в курсе. Но всё же будь поосторожнее и поосмотрительнее. Вся эта загадочная возня и активность террористов беспокоят меня сильнее, чем ты думаешь. Интерес к моим программам выглядит тоже странно. Положим, нашим зарубежным партнёрам усиление наших позиций кажется опасным, но привлечение террористических группировок настораживает.
“Я не думаю, что тут затронуты зарубежные интересы. Мне кажется, искать змеиную голову стоит в Корее. У тебя всегда хватало политических противников на этом берегу”.
— Я слишком долго и прочно занимаю своё место, чтобы хоть кто-то осмелился…
“Мне часто говорят, что излишняя самоуверенность до добра не доводит. Почему мне кажется, что теперь я должен сказать это тебе? Ты сам учил меня держать друзей близко, а врагов — ещё ближе. Но ведь ты не один такой умный, верно?”
Чонин оставил отца в глубокой задумчивости, однако ничуть не сожалел об этом. Отцу полезно перетряхнуть своё ведомство и проверить сотрудников лишний раз. Вреда от этого точно не будет, а вот польза… К тому же, он будет слишком занят для того, чтобы лезть туда, куда пока лезть не стоит.
Спустя неделю Чонин привёз к Бэкхёну Солли за час до дежурства. Бэкхён сам настоял, чтобы Чонин оставил Солли с ним в тот день, когда у неё не будет занятий.
Солли немедленно бросилась к “любимым дельфинчикам”, едва не позабыв переодеться в специальный костюм.
“Надеюсь, ограждение в порядке?” — жестами поинтересовался Чонин.
— Это ты так шутишь? — фыркнул Бэкхён в ответ. — Будь какая проблема, я Солли к воде и на пушечный выстрел не подпустил бы. Жаль, что при синтезировании фаза детства проходит в биокамере. Мне кажется, ты был бы чудесным ребёнком. Если б я до тебя дорвался, точно затискал бы.
“Как хорошо, что этот этап прошёл мимо незаметно”.
— Вот паскуда! — Бэкхён ухватил его за ухо и шутливо подёргал. — Ты многое потерял. Я был бы замечательным дядюшкой.
“Охотно верю, но не особенно мечтаю снова впасть в детство. Весёлый хён, ты же всегда позаботишься о Солли, если вдруг потребуется?”
— Что за глупый вопрос? Конечно, я позабочусь о ней.
“Хорошо. Спасибо”.
— Как там Хань?
“Что тебе мешает взять телефон и позвонить ему?”
— Ничего. Но мне интереснее твоё мнение и… твои намерения.
“Не волнуйся, мы уж сами как-нибудь разберёмся”.
— Именно это твоё “как-нибудь” меня сильно беспокоит. В свете официального обвинения Ханя — особенно.
Чонин ничего на это не ответил, лишь сунул руку в карман, ощупал сложенный лист с заявлением и вздохнул. Чунмёну он сказал не так давно правду — он собирался уехать в Аргентину, но события вдруг стремительно завертелись. И Чонин уже которую неделю таскал с собой заявление, так и не попавшее пока к майору Хану. Наверное, смысла в нём прямо сейчас было мало. Пока разбирательство не закончилось, Чонину не позволят уехать. Не так далеко.
Он вернулся к байку через четверть часа, выдержав допрос с пристрастием. Только вздохнул с облегчением, удрав от Бэкхёна, как вновь помрачнел, завидев крутившегося у байка До Кёнсу.
— День добрый, — степенно поприветствовал его Кёнсу и поправил узел галстука. В этом жесте Чонин без труда прочитал спрятанную нервозность. — Я знаю, что вы отказались давать показания и выступать в качестве свидетеля. Не беспокойтесь, я не намерен вас уговаривать, однако прошу ознакомиться с некоторыми документами, которые, возможно, заставят вас изменить решение.
Чонин молча смотрел на протянутую ему тёмную папку. Довольно тощую папку. Листов двадцать, если не меньше.
— Это копия. Вы можете взять себе и посмотреть в любое удобное для вас время. Не обязательно сейчас. Прошу вас.
Чонин неохотно тронул пальцами папку и забрал себе, потом сунул под сиденье и завёл байк. До Кёнсу остался стоять у тротуара. Чонин в зеркало заднего вида наблюдал, как Кёнсу смотрел ему вслед и снова поправлял узел галстука.
Прибыв на место, Чонин не успел приступить к работе — его сразу же вызвали к майору Хану. Тот сидел у стола и перебирал снимки. Порт, яхта, клетка — разборка на море. И с чего бы, если дело закрыто?
— Присядьте, капитан.
Майор Хан сдвинул снимки, подтянул к себе лист с круглой печатью и передал его Чонину. Три минуты, чтобы прочесть весь текст на листе, а затем с недоумением посмотреть на майора.
— Всё верно, Чонин. Ты отстранён от работы в отделе. На неопределённый срок. Я сделал всё, что мог, но твоя самовольная отлучка из порта без приказа или разрешения руководства… В общем, это стало последней каплей. Я не смог их убедить, так что… сам видишь. Прости, но тебе надо сдать табельное оружие и удостоверение. Я, конечно…
Чонин молча поднялся, швырнул на стол пистолет и удостоверение, шагнул к двери, но развернулся, нашарил в кармане сложенный листок и тоже отправил на стол. И вымелся вон из кабинета майора Хана, не отреагировав на громкие оклики.
К чёрту! Просто к чёрту! Невозможность делать то, что делать хотелось, его вконец достала, как и постоянное чужое вмешательство в его жизнь. Четыре года как паук под стеклом и ярким светом ламп: врачи, начальство, госслужбы, политики. Надоело. Окончательно и бесповоротно.
О папке он вспомнил только тогда, когда вернулся в школу. Оставил байк у лестницы, прихватил папку и уселся на траве возле школьного сада. Поколебавшись немного, открыл. Читал без спешки, часто возвращаясь к началу и перечитывая заново. В воздухе кружились невесомые лепестки цветков персика. Он пару раз смахивал их со страниц.
