― Ты хочешь спросить меня ещё о чём-нибудь? ― выдержав долгую паузу, поинтересовался он.

― У меня всегда много вопросов, но сейчас просьба твоей матери заслуживает большего внимания, чем всё прочее.

«Даже больше, чем Солли?» Он не стал спрашивать об этом вслух. Чжису ни разу не задала ему вопроса о Солли за последние встречи четыре, наверное. Пару раз он рассказывал ей о дочери сам, потом молчал ― всё ждал, что Чжису вспомнит и спросит. Она не спрашивала тогда и не спросила даже сейчас.

― Так что ты думаешь? Стоит сдвигать сроки?

― Нет, ― решительно подвёл он черту и вернулся к еде.

― Почему?

― Сейчас неудобно. Из-за моей работы, ― солгал он без капли сожаления. Потому что Чжису так и не спросила о Солли. Наверное, он мог многое простить Чжису ― хотя бы из-за множества хороших воспоминаний и их старой дружбы. Но простить безразличие к Солли он не мог ― не получалось.

― Ясно, ― пробормотала Чжису и поднесла к губам бокал с шампанским. ― Но я всё равно рада тебя видеть. И люблю тебя.

Он промолчал.

Потом просто кивнул.

Чонин повернул голову и принялся рассматривать лицо Чжису. Она чуть нахмурилась во сне, повернулась на бок и положила ладонь ему на грудь. Простыня сползла с её плеча, открыв ухоженную кожу, помеченную губами Чонина. Эти отметины непременно станут поводом для недовольного ворчания Чжису при следующей встрече.

Чонин дотянулся до фигурных часов на столике у кровати и развернул их к себе. Половина седьмого. Он осторожно убрал с груди руку Чжису и выскользнул из-под простыни, прихватил одежду, наскоро ополоснулся в душе, собрался и бесшумно покинул номер. В холле вызвал такси.

В школу он прибыл без пяти семь и поднялся по внешней лестнице на верхний этаж. Чанёль спал на диване в гостиной и выглядел уставшим. Ещё бы ― дежурства у них редко выдавались спокойными. Чонин бесшумно прокрался мимо него, чтобы заглянуть в комнату Солли. Она спала в кровати, крепко обняв Тэдди и скинув с себя одеяло. Чонин укрыл её, подоткнул одеяло для надёжности и тихо ушёл обратно в гостиную, чтобы разбудить Чанёля.

― Сколько времени? ― шёпотом спросил тот, с силой зажмурившись и потерев веки ладонями.

― Без пяти семь.

― Угу, ляжешь спать?

― Придётся, Ёлли, ― хмыкнул Чонин и небрежным движением взъёрошил без того стоявшие дыбом после сна волосы Чанёля.

― Я тебе потом позвоню, ― после зевка пообещал Чанёль, сполз с дивана и поплёлся к двери.

― Доедешь нормально?

― Куда я денусь? Спокойной ночи, Чонин-и.

Чонин запер дверь за Чанёлем, хотел пойти к себе, но передумал, свалился на нагретый Чанёлем диван и уснул почти мгновенно, чтобы вновь оказаться в зеркальном коридоре. На сей раз он добрался до конца и увидел в зеркалах отражение доктора Лу. Не то, чего он ждал, конечно. К счастью, доктора Лу довольно быстро сменила Солли.

― Папа! ― Звук её голоса во сне казался реальным настолько, что в груди кольнуло. И Чонин тут же проснулся.

К его боку прижималось хрупкое тельце в пижаме с мишками. Между ними грелся неизбежный Тэдди. Чонин повернулся, притянул Солли ближе и осторожно обнял её. Она сонно улыбнулась и уткнулась носом ему в грудь.

Каждый раз, когда он возвращался во время её сна, она почти сразу просыпалась, находила его и тихонько забиралась к нему под бок.

Чонин вздохнул, погладил Солли по спине и опять закрыл глаза, чтобы уснуть уже без сновидений.

Хань развесил на специальной подставке снимки и спектрограммы мозга. Отдельно ― пациента, отдельно ― донора. На другой подставке развесил уже снимки и спектрограммы окончательного результата ― за четыре года.

Хань отдавал себе отчёт в том, что снимки донора искажены из-за нестабильного генома, но у него были и другие ― те, что он делал во время эксперимента на ранних стадиях четыре года назад. Нужно было лишь разворошить коробки и найти их.

Минсок и Чондэ настаивали на том, чтобы уничтожить все данные по Каю, но Хань их не послушал. Он просто убрал из проекта всю информацию о Кае, но не уничтожил, сохранил, хоть это и могло стать главной уликой против него. Он просто не смог их уничтожить, потому что хотел однажды разобраться и понять, что можно было сделать, чтобы с Каем ничего не случилось.

Хань щёлкнул кнопкой на пульте, включив специальное освещение на подставках, вооружился блокнотом и карандашом и принялся сравнивать данные.

Итак, снимки Чонина оказались чёткими и хорошими, спектрограммы не показывали никаких отклонений. Хань проверял всё подряд, даже то, что казалось незначительным. Потом занимался тем же самым, но уже с данными по Каю. Несмотря на стёртую память, показатели сходились, хотя имелись и спорные участки, например, те, что отвечали за блоки и предрасположенность к социализации, но это логично ― Кай не так долго прожил среди людей, чтобы адаптироваться на все сто процентов. Тем не менее, снимки пациента и донора показывали норму. Хань не смог обнаружить на спектрограммах Кая последствий изменения генома на один процент.

На тех, что хранились в архиве клиники, ― не смог, но помнил, что на старых спектрограммах, сделанных во время эксперимента, показатели отличались.

Хань перешёл к другой подставке со снимками и спектрограммами, сделанными за последние четыре года ― после репарации. Потаращившись на общую картину, Хань устало закрыл глаза, потёр пальцами переносицу и решительно отложил блокнот и карандаш.

Всё не так.

Он снял снимки и спектрограммы с подставок и принялся развешивать их по-другому. На первую подставку по центру повесил снимки мозга нынешнего Ким Чонина, справа разместил старые снимки Чонина, слева ― Кая. На второй подставке по центру повесил свежие спектрограммы, справа снова старые чониновские, а слева ― Кая. Закончив, отступил на шаг и принялся разглядывать сначала снимки мозга справа налево и слева направо. На первый взгляд ― в пределах нормы, никаких неожиданностей. Правильно, потому что геном один и тот же. На вид ― идентично. И после репарации всё выглядело очень даже замечательно, полная гармония.

Хань отлип от снимков через полчаса и переключился на подставку со спектрограммами. Глупо пялился ещё полчаса, разницы не видел и тихо бесился. В конце концов раздражённо бросил на стол блокнот, отошёл к автомату и достал бумажный стакан с кофе. Пока пил, обернулся и бросил рассеянный взгляд на подставки. Хотел вновь повернуться к автомату за добавкой, но помедлил, затем прищурился, изучая подставку со спектрограммами.

Цветовой оттенок в центральной части отличался. Вблизи не увидишь, но сейчас Хань стоял в нескольких метрах от подставки, не видел деталей, но зато видел тонкое цветовое отличие, а это имело значение. Это, чёрт возьми, означало, что отличия есть. То есть результат нынешний отличался как от Кая, так и от Чонина. И вот это было правильно хотя бы в отношении тех улучшений, что Хань провернул с геномом в случае Кая. Не могло это пройти бесследно, и Чунмён подтвердил это, когда обратил внимание на ту скорость, с которой Чонин освоил язык жестов.

Стало быть, нынешний Чонин учился быстрее, чем раньше. Возможно, не так быстро, как это делал Кай, но точно не в пределах нормы. Лучше, чем в норме. И это лишь один штрих ― Хань был уверен в этом. И ему требовалось наблюдать за Чонином, чтобы нарисовать полную картину. Осталось лишь уговорить Чонина пойти ему навстречу, потому что Хань ничего не мог сделать, если Чонин не будет ходить на сеансы. Не следить же за ним с помощью армейского оборудования двадцать четыре часа в сутки. Никто Ханю и не позволил бы это делать.

― Вообще-то, есть одно хорошее положение, ― вечером рассказывал Ханю Чунмён. ― Если Чонин пропустит пять сеансов, его отстранят. Операция была уникальной, поэтому руководство должно получать медицинские отчёты от наблюдающего врача, что пациент в полном порядке и способен выполнять свои обязанности. Отчёты в нашем случае заменяются просто посещением сеансов и врачебными пометками, что Чонин на них был. Сейчас у него три пропуска. Ещё два ― и его отстранят согласно положению. Я не в курсе, знает ли он об этом, но позвоню сегодня Чанёлю и скажу ему. Может быть, Чанёль как-то сможет на него повлиять. Да и в любом случае Чонин не захочет, чтобы его отстранили. Возможно, он пропустит ещё один сеанс, но на пятый точно придёт, никуда не денется.