Трэвис вновь сел на корточки:

- Райли сбежал. - Ладно, это уже разговор. - Райли сбежал, - продолжил он. – Мне надо было в Гранд-Айленд, чтобы купить запчасти для трактора. Уезжая, я оставил его валяющимся в постели в дурном настроении. А когда возвратился, нашел наполовину обчищенный дом и записку на кухонном столе. В ней была всего одна строчка: «Раз уж ты так ненавидишь мою склонность к драматизму, я избавлю тебя от сцены прощания. Всего наилучшего с ранчо». И подпись. Все. Ни даты. Ни обратного адреса. Он сменил электронную почту и номер мобильного. Если бы я постарался, то, возможно, мог бы разыскать его через университет, но суть не в этом. Он не пытался от меня скрыться. Райли бросил «тихо». Я же всегда говорил ему, что дорожу личным пространством. Моим пространством, которое ему следует уважать. Он поступил так со мной, потому что знал - это будет больно. Знал, что мне придется что-то объяснить людям. Знал, что причинит мне страдания. И не ошибся. Я тебе лгал. На самом деле я желал, чтобы он был рядом. Даже любил его. По крайней мере, хотел любить. Я лелеял надежду жить на ранчо с партнером. И очень сожалел, что выбрал не того человека.

- Я бы никогда вот так не уехал, - прошептал я. Он кинул на меня пронизывающий взгляд, но я покачал головой. - Не так. Так я бы никогда не поступил.

- Ах нет? Что, выходит, ты из-за любви ко мне бросился бежать куда глаза глядят?

Слова окатили презрением, но в них все же сквозила боль. Невзирая на то, что меня одолевал страх, я не смог вынести этой боли. Втянул побольше воздуха и произнес очень, очень спокойно:

-Да.

Я по-прежнему лежал на скамье. Голый, с горящими после порки ягодицами. Трэвис наклонился ко мне, пристально заглядывая в глаза, но я почти не различал его. Я уже ничего не мог видеть четко. Меня лихорадило. Я чувствовал, как в груди разгорается пламя, подобно раскрывающемуся цветку, который протягивал на своих лепестках мое трепещущее беззащитное сердце. Но страха не было. Осталось лишь самое важное. Я. Он. Мое признание. То, что я наговорил ему раньше. И ожидание, что он с этим всем этим будет делать.

Качнувшись вперед, Трэвис нагнулся так низко, что уперся коленями в пол, придвинулся ко мне вплотную, взял мое лицо в ладони и коснулся моих губ сладостным, мягким, нежным поцелуем.

- Не надо, - произнес он. - Не уходи, никогда больше не уходи. – И еще раз поцеловал. Потом еще и еще.

Путь наверх у меня совершенно не отложился. Возможно, Трэвис меня нес. Помню только, что мы беспрерывно целовались. Помню, как я упал на кровать и меня накрыло его тело, помню, как спорил с ним, когда он взял презерватив, что я хочу без всяких преград. Говорил, что проверялся перед Рапид-Сити и что я чист. Но он не уступил, сказав, что сам довольно давно не сдавал анализы и прямо в понедельник поедет.

Я помню, как он занимался со мной любовью – самой настоящей любовью. Помню его горячий шепот. Просьбу сделать это с ним. Я перевернул его и доставил ответное удовольствие. Помню, как после свернулся возле него калачиком абсолютно счастливый - член и задница ныли и пели от радости.

Помню, как он чмокнул меня в ухо и тихо шепнул:

- Я тоже люблю тебя, Ро.

Утром я взял ту злополучную коробку и сам, доставая вещь за вещью, объяснил, чего хотел в результате добиться. Собрался было указать, какие вижу в них изъяны, но вовремя прикусил язык. Трэвис бы все равно не стал слушать. Возразил бы, что они прекрасны. Он был очень тронут. Доволен.

В восторге.

Этот идиот заявил, что готов носить все сразу. Я думал отговорить его, но он упорно настаивал по крайней мере на трех. С тех пор я уже сплел для него целых четыре ремня, потому что они на нем прямо горят – так он их затирает. Браслет с его инициалами обычно тоже всегда у него на руке. Но колье с буквами NR он отдал мне. Застегнул на моей шее со словами, что оно должно напоминать, что я принадлежу «Неизвестности», а «Неизвестность» принадлежит мне. Так Трэвис хотел выразить, что он сам принадлежал мне.

А потом мою голову посетила одна мысль.

В следующий раз, когда Хейли отправилась к врачу, я поехал с ней. Сжимая в кармане листок бумаги, дошел до тату-салона, который располагался дальше по улице. По возвращении домой одна ягодица побаливала. Вечером после ужина я показал свою задницу Трэвису.

Тот рассмеялся. Но счастливым смехом:

- Ты поставил себе клеймо?

- Да, - ответил я и коснулся ожерелья. – На случай, если это придется когда-нибудь снять.

За что он опять наградил меня поцелуем. Даже не одним, а фактически прямо осыпал. В том числе и моей новенькой татушке перепало.

Глава 11

Звонок застал прямо посреди ягнения.

В буквальном смысле. Когда в сарае появился Трэвис и позвал меня к телефону, я как раз одной рукой держал овцу, а другой пытался повернуть ягненка.

- Я сейчас немного занят, босс. - Овца вырывалась, и я старался крепче ухватить ее за ногу.

- Кто-нибудь, подмените его, - скомандовал Трэвис. Я поднял взгляд, гадая, что там стряслось, и увидел его лицо. И телефон в протянутой руке.

В шею дохнуло холодным ветром.

Я отмахнулся от Пола и быстро закончил с ягненком, но доделал все на автомате. В голове крутились вопросы. Пока мыл руки, в ушах нарастал шум. Краем глаза я следил за Трэвисом, но мне и не нужны были глаза, для того чтобы сообразить, что пора начинать беспокоиться. Я уже знал, кто звонит. Ну, как знал… Относительно - в пределах трех человек. Или, возможно, двух. Тот факт, что Трэвис счел нужным прийти в сарай в такой момент, сужало круг до самых неутешительных вариантов.

Я забрал у него мобильник, по-прежнему избегая зрительного контакта.

- Алё.

- Привет, Ро. Это Билл.

- Рад тебя слышать. – И это действительно правда. Что уже само по себе странно, но не плохо. Я ждал, что он скажет дальше.

- Сожалею, что не вовремя. Ягнение?

- Да. Одна овца доставила хлопот, но теперь все хорошо. Окотилась. С остальными и без меня справятся. – Я прочистил горло; в животе образовалась сосущая пустота. Потом выдавил: - Ты по делу?

Пауза. Самая длинная, самая гнетущая пауза в мире, настолько оглушительная, что даже блеяние овец и ягнят стихло, словно вдали.

- Папа умер.

Хотя я ожидал чего-то подобного, но все равно оказался не готов. Нельзя быть готовым к тому, чтобы услышать об уходе из жизни кого-то из родителей. И, как я теперь узнал, совершенно неважно, что вы плохо расстались и приняли решение порвать с ними раз и навсегда. Это уже не имеет никакого значения. Смерть меняет все.

Когда вернулся дар речи, я произнес:

- Когда?

- Около двух часов назад. – Опять пауза, давящая свинцовой тяжестью. Когда Билл снова заговорил, я почувствовал, что каждое слово дается ему с великим трудом. - Я сам не видел, как это случилось. Он взял ключи от машины и поехал в город. - Я закрыл глаза и молчал. – Хорошо то, - продолжал Билл срывающимся голосом, - что он никого другого при этом не покалечил. Помнишь бетонную разделительную полосу на перекрестке Коппит Корнер? Он врезался в нее на скорости шестьдесят пять километров в час. Нам сообщили, что смерть наступила мгновенно, или почти мгновенно.

Билл опять сделал паузу, будто теперь наступила моя очередь, но я не знал, что сказать. А что тут скажешь, когда брат, голос которого вы пять лет не слышали, говорит, что ваш отец умер?

Мой отец. Мой папа мертв. Я больше его не увижу. Никогда. Я смотрел прямо перед собой невидящими глазами. Последними словами, с которыми он ко мне обратился, были «те северные сорок соток за тобой». И все. После я удостаивался лишь взглядов, полных разочарования и отвращения. И вот теперь отца не стало. Эта мысль все никак не выходила у меня из головы. Отца нет. Нет. Его больше нет.

- Я подумал, может, ты приедешь на похороны? - закончил Билл.

Переступив с ноги на ногу, я откашлялся: