Она стоит, окруженная самыми красивыми мужчинами при дворе, она в центре внимания в этом прекрасном зале со сводчатым потолком, ее темная голова увенчана французским чепцом глубокого алого цвета, украшенным рубинами и золотым шитьем. Она не кажется неуместной, не выглядит пристыженной, как должна бы выглядеть придворная дама, забывшая свое место. Напротив, вид у нее торжествующий. Она быстро приседает, широко раздвинув бархатную красную юбку, и не торопится примкнуть к свите королевы, как ей положено.

На мгновение повисает тишина, все словно затаивают дыхание, а потом королева переводит взгляд с мужа на девицу Болейн, словно понимает, что здесь происходит нечто новое и странное. Молодая женщина не собирается покидать зал, следуя за королевой, пристраиваться за дамами, которые выше ее по положению, как предписывает строгий придворный порядок, – а поскольку она родилась дочерью простого рыцаря, впереди ее идут очень многие, – она вообще не собирается уходить. Одним движением она меняет все. И королева не приказывает ей. И король это позволяет.

Катерина слегка пожимает плечами, словно все это не имеет значения, разворачивается и выходит из большого зала с гордо поднятой головой. Во главе с принцессой, дочерью короля, его сестрой, принцессой по рождению и королевой по браку, его кузинами, как и я, королевской крови, прочие придворные дамы следуют за королевой в оглушительной тишине. Но поднимаясь по широкой лестнице, мы слышим, как заливается соблазнительным смехом Анна.

Я приказываю Монтегю и Артуру прийти на рассвете в мои покои, до завтрака, до заутрени, до того, как проснется кто-либо из королевских домочадцев.

– Вы должны были мне сказать, насколько далеко все зашло, – резко говорю я.

Монтегю проверяет, плотно ли закрыта дверь и стоит ли за ней его сонный слуга.

– Я не мог ни о чем писать, к тому же я не знал.

– Ты не знал? – восклицаю я. – Она состоит при королеве, но ходит, где пожелает, танцует с королем и не удаляется вместе с нами?

– Такое случилось в первый раз, – объясняет Артур. – Она прежде никогда не оставалась. Да, она все время с ним: одна приходит в его покои, они ездят вместе кататься, вдвоем, все остальные следуют поодаль, вместе сидят и беседуют или играют, или музицируют и поют.

Он корчит почти смешную рожицу.

– Леди матушка, они вместе читают богословские книги! Что это за соблазнение? Но она прежде держалась осторожно, как и прочие. Она никогда вот так не оставалась.

– Так почему сейчас? – спрашиваю я. – При французском после и прочих?

Монтегю кивает, услышав мой вопрос. Он куда больший политик, чем брат. Артур видит все, поскольку неразлучен с королем, он – один из близких друзей, которые повсюду вместе; но Монтегю лучше понимает, что к чему.

– Может быть, именно поэтому? Потому что это помолвка принцессы Марии с французом, – предполагает он. – Анна на стороне французов, она провела много лет при французском дворе. Она помогла это устроить, и французам это известно. Генрих не собирается вновь заводить дружбу с испанцами, они теперь наши враги. Королева, да благословит ее Бог, из вражеской страны. Он чувствует, что волен ее оскорблять. Анна дает понять, что ее дело одержит верх.

– Но королю-то от этого что за польза? – сердито спрашиваю я. – Обижать королеву перед всем двором – только причинять ей боль и ронять себя. А эта молодая женщина смеялась, когда мы уходили, я слышала.

– Если что-то принесет ему благосклонность Леди, он это сделает, – замечает Артур. – Он от нее без ума. Он на все готов.

– Как ты ее назвал?

– Я ее назвал Леди. Так ее все называют.

Я так зла, что готова выругаться, как конюх.

– Ну конечно, Ее Светлостью они ее звать не могут, – резко говорю я. – Или Вашей Милостью. Она всего лишь дочь простого рыцаря. Для Генри Перси она оказалась недостаточно хороша.

– Ей нравится все, что ее выделяет, – продолжает Артур. – Ей нравится быть заметной. Нравится, когда король ее прилюдно отмечает. Ее приводит в ужас мысль, что все подумают, будто она просто его шлюха, как ее сестра, как все остальные. Она все время заставляет его обещать, что все будет по-другому. Она не хочет стать еще одной Бесси, еще одной Марией. Она не будет очередной прачкой или французской потаскухой Жанной. Ей нужно быть особенной, нужно от всех отличаться. Все должны видеть, что она не такая.

– Подменная кобыла, – грубо говорю я.

Монтегю смотрит на меня.

– Нет, – говорит он. – Поймите, леди матушка. Это важно. Она куда больше, чем нынешняя его лошадка.

– Да чем же большим она может быть? – нетерпеливо спрашиваю я.

– Если королева умрет…

– Боже сохрани, – тут же говорю я, осеняя себя крестом.

– Или, скажем, если королева удалится от мира вести религиозную жизнь.

– Думаешь, она этого хочет? – удивленно спрашивает Артур.

– Нет, конечно не хочет! – восклицаю я.

– Все возможно, – настаивает Монтегю. – Возможно. И на самом-то деле надо бы ей так и поступить. Она знает, что Генриху нужен сын. Фитцроя недостаточно. Принцессы Марии недостаточно. Королю нужен законный наследник мужского пола, не бастард и не девочка. Королева это знает, любая принцесса это знает. Если бы она могла подняться до величия, если бы могла поступить великодушно и щедро, то она бы удалилась от брака, приняла постриг, и тогда Генрих смог бы снова жениться. Она может так поступить.

– Ах, вот как ты считаешь? – едко спрашиваю я. – Так считает мой сын, всем обязанный королеве? Так считает придворная молодежь, которая поклялась королеве в верности?

Вид у него неловкий.

– Я не один так говорю, – отвечает он. – И куда больше тех, кто так думает.

– Пусть так, – говорю я. – Даже если она решит уйти в монастырь, – а я клянусь, что не решит, – для Анны Болейн это ничего не изменит. Если королева отойдет в сторону, то только ради того, чтобы король женился на французской или испанской принцессе. Королевская шлюха останется всего лишь шлюхой.

– Королева-консорт? – предполагает Монтегю.

– Наложница? – улыбается Артур.

Я качаю головой.

– Мы что, магометане? В очах Господа и по закону этой страны эта девица не может быть никем, кроме шлюхи и прелюбодейки. В Англии не заводят наложниц. У нас не бывает консортов. Она это знает, и мы знаем. Лучшее, что она может получить, – это право танцевать при дворе после того, как удалится королева, и титул вроде Леди, которым будут ее называть те, кто слишком сладкоречив, чтобы назвать шлюху шлюхой. Все остальное – вздор.

Я не смею просить Монтегю тайно мне писать, так что все новости этого лета я узнаю из осторожных намеков в его пространных незапечатанных письмах или из сплетен возле ворот замка, принесенных случайным торговцем или медником из Лондона. Монтегю пишет мне о семейных новостях: новорожденная дочь Артура, Маргарет, процветает, Урсула вышла после родов, она подарила Стаффордам еще одного мальчика, еще одного Генри, а потом однажды он сообщает мне со сдержанной гордостью, что у него тоже родился сын. Я целую письмо и прижимаю его к сердцу. Будет новый Генри Поул, будет еще один лорд Монтегю, когда моего сына и меня не станет, этот малыш, этот Генри станет еще одним шагом нашей семьи к новому величию.

Монтегю приходится молчать о новостях. Он не может ничего рассказать мне о королеве и о дворе, он не может рассказать, что король вызвал Томаса Мора погулять с ним в саду Хэмптон Корта и среди вечернего птичьего пения и аромата роз признался, что боится, что его брак недействителен. Он заявил, что его сестра Маргарита, вдовствующая королева Шотландии, не смогла получить развод у Папы, но его брак – совсем другое дело, Господь показал ему, болезненно, но очевидно, смертями его детей, что этот брак не благословлен. И Томас, будучи добрым советником, подавляет сомнения в божественной природе этого откровения и обещает, что подумает об этом и вынесет суждение, взвешенное юридическое суждение, чтобы дать совет своему господину.