Она замолчала, по-прежнему не спуская своего мягкого взгляда с гостьи. Баронесса терпеть не могла, когда ей напоминали о смерти, но, даже столкнувшись с ее неизбежностью постольку, поскольку речь шла о миссис Эктон, сохранила всю свою благовоспитанность.

— Ах, сударыня, вы и в болезни очаровательны, — заметила она.

Но вся тонкость замечания гостьи, очевидно, пропала даром, так как хозяйка рассудительным тоном продолжала:

— Я хочу оставить моих детей веселыми и довольными. Мне кажется, вы все здесь очень счастливы… вот так, как есть. Поэтому я и хотела, чтобы вы не уезжали. Роберту это было бы так приятно.

Евгения спросила себя, что могут означать слова: «Роберту это было бы так приятно». Но тут же подумала: ей никогда не понять, что могут означать слова женщины подобного толка. Евгения встала, она боялась снова услышать от миссис Эктон, что та умирает.

— Позвольте мне пожелать вам всего доброго, дорогая сударыня, — сказала она. — Я помню, что ваши силы драгоценны, их надо беречь.

Миссис Эктон на мгновение задержала ее руку в своей.

— Но вы ведь были здесь счастливы, не правда ли? И вы полюбили нас всех? Мне жаль, что вы не можете остаться… в вашем чудесном маленьком домике.

Она объяснила Евгении, что за дверью ее дожидается служанка, которая проводит ее вниз; но на лестничной площадке никого не оказалось, и Евгения стояла там некоторое время, оглядываясь по сторонам. Она испытывала раздражение: про умирающую даму, как известно, не скажешь, что у нее la main heureuse.^[59] Продолжая оглядываться, Евгения стала неторопливо спускаться. Широкая лестница круто поворачивала, и в углу было высокое, обращенное на запад окно, а под ним широкая скамья, уставленная цветами в старинных причудливой формы горшках из синего фарфора. Желтый вечерний свет, пробиваясь сквозь цветы, играл на белой стенной панели; Евгения приостановилась; в доме стояла глубокая тишина, только где-то вдали тикали большие часы. Вестибюль у подножия лестницы был чуть ли не весь устлан огромным персидским ковром. Евгения еще помедлила, по-прежнему оглядываясь и подмечая все мелочи. «Comme c'est bien!»^[60] — сказала она себе; все вокруг как бы указывало на то, что жизнь здесь построена на прочном, надежном, безукоризненном основании. И вдруг у нее мелькнула мысль, что миссис Эктон должна скоро из этой жизни уйти. Мысль эта не оставляла Евгению все время, пока она спускалась по лестнице; внизу она снова постояла, глядя вокруг. В просторном вестибюле два больших в глубоких проемах окна по обе стороны парадной двери отбрасывали назад разнообразные тени. Вдоль стены стояли стулья с высокими спинками, на столиках громоздились восточные вазы, справа и слева высились две горки, за стеклянными дверцами которых смутно виднелись фарфоровые безделушки. Раскрытые двери вели в окутанные полумраком гостиную, библиотеку, столовую. Во всех трех комнатах, судя по всему, не было ни души. Евгения, проходя мимо, постояла в каждой из них на пороге. «Comme c'est bien!» прошептала она снова; именно о таком доме она и мечтала, когда надумала ехать в Америку. Она сама открыла парадную дверь — шаги ее были так легки, что на них никто из прислуги не отозвался, — и, уже стоя на пороге, еще раз окинула все прощальным взглядом. Однако и вне дома она сохранила свое любознательное расположение духа и, вместо того чтобы направиться прямо по аллее к воротам, уклонилась в сторону раскинувшегося справа от дома сада. Пройдя совсем немного по густой траве, она вдруг застыла на месте, увидев распростертого на зеленой лужайке под деревом джентльмена. Не подозревая о ее присутствии, он лежал совершенно неподвижно на спине, заложив под голову руки, уставившись в небо. Благодаря последнему обстоятельству, баронесса могла свободно разрешить свои сомнения: она убедилась, что перед ней тот самый джентльмен, который в последнее время постоянно занимал ее мысли, и тем не менее первым ее побуждением было повернуться и уйти, ибо она вовсе не хотела, чтобы он подумал, будто ее привело сюда желание отыскать Роберта Эктона. Однако джентльмен на лужайке решил все за нее. Он не мог долго оставаться нечувствительным к столь приятному соседству. Посмотрев назад, он издал удивленный возглас и вмиг вскочил на ноги. Несколько секунд он стоял и смотрел на нее.

— Простите мне мою смешную позу, — сказал он.

— У меня нет сейчас желания смеяться, а если у вас оно есть, все равно не воображайте, что я пришла сюда ради того, чтобы увидеть вас.

— Берегитесь! — сказал Эктон. — Как бы вам не навести меня на эту мысль. Я думал о вас.

— Какое бесцельное занятие, — сказала баронесса. — К тому же, когда о женщине думают в такой позе, это совсем для нее не лестно.

— А я не сказал, что думал о вас хорошо, — подтвердил, улыбаясь, Эктон.

Бросив на него взгляд, она тут же отвернулась.

— Хоть я и пришла не ради того, чтобы увидеть вас, — сказала она, — не забывайте, что я у вас в саду.

— Я счастлив… Благодарю вас за честь! Не угодно ли войти в дом?

— Я только что оттуда вышла. Я навещала вашу матушку. Приходила к ней прощаться.

— Прощаться? — спросил Эктон.

— Я уезжаю, — ответила баронесса и, словно для того чтобы подчеркнуть смысл сказанного, двинулась прочь.

— Когда вы уезжаете? — спросил Эктон и на миг замер на месте. Но баронесса ничего не ответила, и он двинулся следом за ней.

— Я забрела сюда полюбоваться вашим садом, — сказала она и, ступая по густой траве, повернула к воротам. — Однако я спешу домой.

— Позвольте мне по крайней мере проводить вас.

Он поравнялся с ней, но они хранили молчание и, пока не дошли до ворот, не обменялись больше ни словом. Калитка была раскрыта, и они постояли там, глядя на дорогу, на которую легли длинные причудливые тени кустарника.

— Вы очень спешите домой? — спросил Эктон.

Она не ответила; потом, помолчав, сказала:

— Почему вы у меня все это время не были? — Ответа не последовало, и она продолжала: — Почему вы не отвечаете?

— Пытаюсь придумать ответ, — признался Эктон.

— Как! У вас нет ничего наготове?

— Ничего, что я мог бы вам сказать, — проговорил он. — Но позвольте мне проводить вас.

— Поступайте как вам угодно.

Она медленно двинулась по дороге, Эктон шел рядом с ней.

— Если бы я поступал так, как мне угодно, — сказал он, помолчав, — я бы уже не раз к вам пришел.

— Вы сейчас это придумали? — спросила Евгения.

— Нет, это истинная правда. Я не появлялся потому…

— А! Сейчас мы услышим причину.

— Потому что мне хотелось о вас подумать.

— Потому что вам хотелось лежать! — сказала баронесса. — Я насмотрелась, как вы лежите — или только что не лежите — у меня в гостиной.

Эктон остановился, он словно всем своим видом молил ее не спешить. Она замедлила шаги, и несколько секунд он на нее смотрел; он находил ее совершенно обольстительной.

— Вы пошутили, — сказал он. — Но если вы правда уезжаете, это очень серьезно.

— Если я останусь, — сказала она с легкой улыбкой, — это будет еще серьезнее.

— Когда вы уезжаете?

— Постараюсь как можно скорее.

— Почему?

— А почему я должна здесь оставаться?

— Потому что мы все вами восхищаемся.

— Это не причина. Мной восхищаются и в Европе.

И она снова пошла по направлению к дому.

— Что я должен сделать, чтобы удержать вас? — спросил Эктон. Он правда хотел ее удержать, и он не преувеличил, говоря, что всю эту неделю думал о ней. Теперь он в самом деле был в нее влюблен; так он чувствовал или, во всяком случае, так ему казалось; и единственное, что его останавливало, он не знал, можно ли ей доверять.

— Что вы должны сделать, чтобы удержать меня? — повторила она. — Так как я всей душой стремлюсь уехать, то сообщать это вам не в моих интересах. Да и, право, мне ничего не приходит в голову.