Интервью, регулярные поездки в Нью-Йорк, новые заботы – о зарубежных изданиях, о том, как лучше распорядиться внезапно свалившимся на семью богатством, – привели Набокова к мысли сложить с себя груз преподавания. Он попросил в Корнелле отпуск на год и получил его на условии, что найдет себе замену¹³. 16 ноября первое место в списке бестселлеров Times занял “Доктор Живаго”. В октябре Пастернаку вручили Нобелевскую премию¹⁴, что подстегнуло продажи, так что следующие несколько месяцев “Лолита” занимала второе место после “Доктора Живаго”. В середине ноября Набокову выплатили очередную круглую сумму – еще 100 тысяч долларов¹⁵ за права на публикацию “Лолиты” в мягкой обложке, и Вера обратилась к преподавателям юриспруденции из Корнелла¹⁶ и к специалистам по контрактам издательства Putnam’s за советом, как лучше поступить с правами на экранизацию “Лолиты” (там был какой-то головоломный контракт) и разобраться с налогами. В начале 1959 года она обратилась за консультацией в находившуюся на Манхэттене адвокатскую контору Paul, Weiss, Rifkind, Wharton&Garrison¹⁷. Набоковых беспокоил не только предстоящий переход в другой налоговый класс. Они пережили две инфляции, во время которых потеряли все сбережения, – первый раз сразу после революции, а второй – в Берлине периода Веймарской республики, поэтому вскоре после продажи прав на экранизацию Набоков потребовал, чтобы его издатель выплатил ему половину причитавшихся денег “в государственных облигациях или других надежных ценных бумагах”¹⁸ в качестве страховки от инфляции.

Даже в вихре деятельности Набоковы не забывали о Дмитрии. Работа над переводом “Героя нашего времени” пошла вовсе не так, как они рассчитывали, и все равно Набоков, улучив минутку пообщаться с издателем в суматошные дни перед публикацией “Лолиты” и последовавшей за этим шумихой, заговорил о переводе “Приглашения на казнь”. Писатель настаивал, что “переводчик должен быть: 1) мужчина 2) коренной американец или англичанин. Также он должен хорошо владеть русским языком и профессионально в нем разбираться. Не знаю никого, кто бы отвечал этим требованиям, кроме моего сына, – но он, к сожалению, слишком занят”¹⁹.

К январю 1959 года Дмитрий освободился, его отец подписал договор с издательством²⁰, а Дмитрий тут же получил аванс. “Я тебе передать не могу, как я счастлива”²¹, – писала Вера своей подруге Елене Левиной в Кембридж. Дмитрий все время чем-то болел. У него постоянно “какие-то хвори, – писала Вера в дневнике, – он большой и сильный, и до того как его призвали в армию, был совершенно здоров. Потом схватил не то простуду, не то грипп, не то какой-то вирус, и никак не может от него избавиться”^•22. В общей сложности Дмитрий проболел год. В 1962 году у него обнаружили синдром Рейтера, аллергическое реактивное состояние, которое часто возникает у молодых людей после перенесенной венерической инфекции²³. Вера считала, что у Дмитрия слишком большая нагрузка, и была рада, когда он бросил работу в офисе – единственную за всю его жизнь²⁴.

19 января 1959 года Набоков провел последнее занятие в Корнелле²⁵, “которому прибавил шарма, – писал он Минтону, – фоторепортер”, непрестанно снимавший писателя. Мировая пресса ни на минуту не оставляла его вниманием²⁶. В конце февраля на Манхэттене Набоковы отвечали на звонки Time, New York Times, лондонской Daily Mail и Daily Express и других журналов, а еще Набоков отказал трем телепередачам. Вере приходилось писать до пятнадцати деловых писем²⁷ в день[57]. Встречи и приступы недомоганий задержали Набоковых в Нью-Йорке до 18 апреля, и все это время с ними носились как со знаменитостями – впоследствии Вера вспоминала те “золотые деньки” и записала в дневнике, что сотни людей пожелали засвидетельствовать им свое почтение²⁸.

Перед тем как снова отправиться на Запад, Набоков уладил важное для него дело: отдал исследование о “Евгении Онегине”, главный научный труд всей своей жизни, в принстонское издательство Bollingen Press. Сопутствовали ему и прочие признаки писательской славы, о которых обычно писатели могут лишь мечтать. Британский издатель “Лолиты”, Джордж Уэйденфелд, встретился с Набоковыми, когда они были в Нью-Йорке, и пообещал (причем в конце концов сдержал почти все свои обещания)²⁹ издать или переиздать в Великобритании “Под знаком незаконнорожденных”, “Приглашение на казнь”, “Николая Гоголя”, “Память, говори”, “Смех в темноте”, “Подлинную жизнь Себастьяна Найта”, а также или “Дар”, или “Защиту Лужина”. В Англии положение с цензурой пока что оставалось неясным, так что издание приличных, без мотивов педофилии, произведений Набокова могло пойти на пользу “Лолите”, однако чутье подсказывало Уэйденфелду, что каждое слово такого автора, как Набоков, – тем более теперь, после выхода революционного романа, – будет долгие годы привлекать читателей, и он решил рискнуть.

Превосходный французский перевод “Лолиты”, выполненный издательством Gallimard, был завершен: в Нью-Йорке Набоков прочел корректуру³⁰. Перевод “Приглашения на казнь”, который сделал Дмитрий, тоже оказался удачным. Больше Набоковым не пришлось с досадой доделывать за сыном его работу, по крайней мере, так, как это было с “Героем нашего времени”, так что несбыточная мечта приспособить Дмитрия к семейному делу, то есть перевести на английский язык все русские произведения Набокова, начиная с “Машеньки” (1926), теперь казалась осуществимой³¹. Как и долгое путешествие по западным штатам. Из Нью-Йорка Набоковы поехали на юг, поближе к теплу. Первую остановку сделали в Гетлинберге, штат Теннесси, – воротах в национальный парк “Грейт-Смоки-Маунтинс”, в котором впервые побывали в 1941 году, в первое эпохальное путешествие на запад. “Мы ехали медленно”, – описывала Вера эту часть их поездки. В высокогорьях Теннесси “буйно цвел кизил и многочисленные… деревья и кустарники, которыми пестрели склоны гор”³².

Набоковы надолго попрощались с Америкой. Они не знали, что это прощание, и не признавались в этом сами себе: им виделась определенная бестактность в том, чтобы, получив большой куш, развернуться спиной к стране, которая их приютила и благодаря которой, как утверждают некоторые, Набоков стал всемирно известным писателем[58]. Безукоризненная восприимчивость Набокова, его интерес к экзотической, пестрой американской действительности породили великие произведения. “Бледное пламя” стал последним, наполовину американским романом (задуман в Соединенных Штатах, написан по большей части за границей; события разворачиваются в Америке, если не считать воспоминания Кинбота о волшебной стране); после “Бледного пламени” появилась “Ада”, труд всей жизни, умное, жесткое, высокомерное произведение, полное описаний механистических совокуплений в духе Хью Хефнера, на фоне фантастических пейзажей, полное гротескных каламбуров, напоминающих стиль “Поминок по Финнегану”: Набоков некогда сказал, что этот роман – “холодный пудинг, а не книга, надоедливый храп в соседней комнате”³³.

“Удивительные люди эти американцы!” – восклицает Вера, и в этих словах отразилось их с Владимиром отношение к Америке. Однако были у них и причины для досады. Из проекта под названием “Дмитрий” долгие годы ничего не выходило. В Америке родители, которым, разумеется, хотелось видеть сына благополучным, постоянно боялись за него из-за склонности Дмитрия к опасным увлечениям. Набоковы хотели, чтобы он занимался чем-то полезным и разумным. А уж когда Владимир прославился, объяснять Дмитрию, что не стоит покупать ту или иную машину или спускать родительские деньги на ветер, стало еще труднее: действительно, почему бы не жить весело и на широкую ногу?