Маршрут этих перелетов, пересекая топи и дюны, проходил над локтем Кейп-Кода, который указывал направление птицам еще дальше, к необозримым водным просторам. Перелетные стаи были большие и малые; иногда небо пустело, порой переполнялось все заглушающими криками, постепенно замирающими над морем. Нередко я слышал лишь посвист крыльев, а иногда видел и самих птиц — они летели всегда очень быстро, — однако мне никогда не удавалось проводить их взглядом до конца, то есть до тех пор, пока они не уменьшались до размера точки на лунном небосводе…

Наступает апрельское утро, весна шествует по дюнам, но океан все еще цепляется за полы зимы. День за днем солнце щедро разливает свое великолепие по водной равнине — этакое властное хозяйничанье ослепительного света, — но зеркало Атлантики не спешит упиваться его теплом. Случайное облако, закрывшее солнце, набежавшая тень — и в то же мгновение океан возвращается обратно в февраль. Однако никакая тень не в состоянии проделать то же самое в дюнах. Под лучами апрельского солнца бугры и склоны этой великой стены окрашиваются в странные тона, приятные для глаза. Тона эти изменчивы и тонки, как отражения в водоеме. Господствует бледно-оливковый оттенок, который скорее похож на цветовой призрак, часто видимый на холмах Прованса, рождающийся от смешения бледности песка, белизны прошлогодней травы и смело пробивающейся зелени молодых стеблей.

Птицы открытого океана: лысухи или турпаны, морские утки, нырки, гаги и свиязи, гагарки и их сородичи — практически покинули Кейп-Код, вернувшись на северные гнездовья. Им принадлежат озера Манитобы, всхолмленные ледники Гренландии, тусклые травы тундры. Весенний перелет на Кейп-Коде не насыщает пространство и время пернатыми, как это бывает в период осенних перелетов. Под настоятельным воздействием собственных инстинктов, следуя повелениям природы, птицы обрели озабоченный вид; групповые перелеты совершаются по ночам значительно чаще по сравнению с тем временем, когда птицы направлялись на юг.

Первыми прибрежными птицами, остановившимися здесь по пути на север, были «кольцешейки» — полуперепончатые песочники Charadrius semipalmatus. Если осенью я провожал последними неудачников — отставших птиц, то на этот раз пионерами-одиночками оказались искатели приключений. Второго апреля я заметил одинокого песочника, удравшего от меня бегом по верхнему пляжу. Пятого я встретился с другим авантюристом. Восьмого обнаружил стайку из дюжины птичек. С той поры я вспугивал их несколько раз, невольно заставляя кружить над бурунами с жалобными, мелодичными криками. Голос этих птиц сильно напоминает пение свистящей ржанки Charadrius melodus, однако не обладает таким же чистым, словно у флейты, тоном, присущим этой пташке.

Начиная с пятого апреля небольшая группа олушей Maris bassana принялась за рыбную ловлю мористее «Полубака». Олуши давно уже стали моими любимцами. Слово «белые», применимое к цвету их оперения, допускает множество тонких оттенков: одни птицы — желтовато-белые, некоторые — с примесью цвета слоновой кости, иные выделяются розоватой белизной. И все же, на мой взгляд, олуши отличаются самой безупречной белизной, какая только может существовать в природе. Кроме того, кончики их крыльев черны сверх всякой меры. Птица очень велика: орнитологи приписывают ей длину от тридцати до сорока дюймов. Олуши способны использовать крылья как пару складных стабилизаторов. Когда океан и небо покрыты полуденной синевой, зрелище этих птиц, занятых нырянием, очаровательно в проявлении жизни и игры цветов. Ударяясь о поверхность воды, они поднимают в воздух стройные фонтаны. Птицы, ныряющие напротив «Полубака», парят на высоте сорока — пятидесяти футов над морем, высматривая рыбу на отмели бара. Завидев добычу, они пикируют на нее, словно подоблачные молнии. Соприкосновение каждого тела с водой поднимает фонтанчик. Когда рыба изобилует на баре, эти живые грузила ныряют непрерывно, поднимаясь вверх и падая снова. Вся водная поверхность бара усеивается тогда стрелками брызг. Подобно кольцешейкам, олуши находятся в пути на север, к своим гнездовьям.

В начале марта мой приятель Кеннет Янг из Орлинса доставил мне запас продовольствия на своем «форде», и, когда мы беседовали, стоя на палубе «Полубака», я обратил внимание Кеннета на уток, возбужденно копошащихся на протоках, поднимая необычный шум. «Кажется, — сказал я, — им еще рановато спариваться». «Не совсем так, — ответил мой друг, — они уже выбирают партнеров». Так или иначе, в этой фразе схвачено многое, относящееся к этикету, самому тону ухаживания, бытующему среди стайных птиц, — в духе традиций старомодного танца. Тут и всевозможные кивки головой, поклоны, выставление себя напоказ, застенчивое сближение, запланированное преследование, бесконечный разговор-посвист, кряканье, вскрикивания, скрывающие природную возбужденность под покровом вежливости.

Обширные топи, раскинувшиеся во всю ширь под апрельской голубизной, оказались скуднее жизнью, чем я предполагал; птицы запада не ласкают мой слух звуками весеннего сватовства. Болотные угки отыскали свои дикие пруды и озера; жаворонки поднимаются теперь в небо Лабрадора; серебристые чайки — и те разлетелись. Хотя свадебный сезон последних начинается в первой половине мая, парочки, жаждущие сочетаться браком, уже разгуливают на берегах штата Мэн. В эту пору сотни островков и бухточек в заливе Мэн изобилуют птицами, как это было во времена визита Шамилена[14] на архипелаг, и серебристые чайки собрались там в количестве, вдвое превышающем добрый десяток тысяч.

Песок снова обрел свободу перемещения, однако его цвет напоминает о холодах легким сероватым налетом. Солнце, забирающееся с каждым днем все выше и выше, скоро прогонит и этот призрак зимы, тем более что золотистый, теплый оттенок песка уже начал появляться Сквозь зимние осыпи и наслоения пробиваются свежие стебли пляжной травы; ее листочки свернуты в зеленые кинжальчики, напоминающие ростки ревеня на грядке, и тесно окружают конечные пики, острые, как колючки.

Новые побеги и копья выглядывают также из высохших кулачков старых растений, и все, что осталось от хрупкой прошлогодней листвы, сейчас отламывается от стеблей. Даже тинная растительность осыхающих банок принимает участие в весенних событиях. С наступлением малой воды ползучая трава-угорь Zostera marina, устилающая ложе проток, выставляет напоказ пятна свежей, яркой желтоватой зелени; подобные пятна преобладают в весенней расцветке моего мира и особенно радуют глаз, когда сияет апрельское солнце.

Млекопитающие начали подавать признаки жизни после зимней праздности — в марте я замечал следы скунсов на склонах дюн после особенно теплых ночей.

С появлением животных начали возвращаться птицы. Насекомые еще не пробудились от спячки, хотя несколько приблудных мух неизвестного вида успели проникнуть в дом. В их царстве жизнь должна развернуться с самого начала начал.

Наступает апрель, и с каждым днем солнечный диск поднимается из океана севернее того места откуда вынырнул накануне, скрываясь из глаз также севернее предыдущей точки заката. Этот диск раскаляется все сильнее, пожирая зиму в своем пламени.

Вчерашний день я посвятил выполнению предприятия, задуманного давно, — пересек полуостров от берега океана до залива Кейп-Код. По линии вороньего перелета, то есть по прямой, расстояние между «Полубаком» и западным побережьем составляет четыре с половиной мили; если идти по дороге — семь с половиной, потому что приходится придерживаться пути, проходящего к северу от лагуны. День был чудесный: прохладный восточный ветер проносился над топями, но мне стало тепло, когда я зашел за дюны и появилось солнце.

Я добрался до станции Нозет, придерживаясь внутреннего склона дюн, находящихся за пределами видимости и звучания океана. На западных скатах дюн, состоящих из песка и травы, растительность пробивается сквозь пласты сместившегося грунта и песчаные наносы, наслоившиеся за зиму; вот вылезают остренькие росточки пляжного горошка — комочки песка все еще покоятся на неразвернувшихся листьях; дюнный золотарник словно расталкивает плечами яркие крупинки песка; на фоне свежего оливкового тона дюн компактные заросли пляжной сливы, как никогда, темнеют угольной чернотой.