В десять часов утра, когда шторм поутих, оставшиеся в живых были сняты со шхуны бесстрашным буксирчиком, подошедшим к месту катастрофы со стороны открытого моря. Иногда ржавые обломки шхуны, обросшие ракушками, показываются на поверхности, и желто-зеленые воды внешнего бара, смыкающиеся над ними, становятся темно-синими под лучами летнего солнца.

Пираты XVIII столетия, статные торговые корабли Британии времен правления королевы Виктории, китобойные бриги, ост-индские купеческие парусники из Салема, рыбачьи суда из Глостера и целая плеяда безыменных шхун XIX века — все они усеяли этот берег сломанными рангоутами и телами погибших.

Откуда взялась эта летопись штормов и кораблекрушений? Внешняя часть полуострова выдвинута в просторы Северной Атлантики на добрые тридцать миль, и его восточные пляжи, лишенные каких-либо укрытий для судов, тянутся на пятьдесят миль вдоль океанских дорог, ведущих в Новую Англию.

Глухими ночами, когда дует по-настоящему крепкий норд-ост, судам приходится туго. Неистовый ветер с воем летит к земле, проносясь над тысячемильным пространством истерзанного, изборожденного серыми валами океана.

Суда, оказавшиеся мористее Кейп-Кода, либо благополучно минуют полуостров, либо натыкаются на его мели. В кромешной тьме, под завывание шторма, под напором лавины кристаллических снежинок покрывается льдом такелаж, паруса разлетаются в клочья — и вот протяжный, гулкий рокот прибоя становится слышным с подветра; следует неудержимый дрейф, ощущаются удары накатной волны, словно скручивающей киль судна, а затем раздается скрежещущий, громовый удар — и судно встает на дыбы, уткнувшись в склон бара.

Суда, севшие на мель, вскоре распадаются на куски. Их волочит к берегу, ударяет о дно; волны врываются внутрь; палуба трескается и раскалывается, словно стекло; расходятся деревянные бимсы, а железные крепежные прутья сгибаются, словно свечи, подставленные под огонь.

Иногда корабли оказываются на мели во время тумана или в пасмурную погоду. В таких случаях Береговая охрана старается стянуть их на глубокую воду с помощью своего катера как можно скорее, прежде чем усилится накат.

Несколько дней назад, направляясь на станцию Нозет, я намеренно прошелся вдоль стены дюн, для того чтобы рассмотреть корабельные обломки, вскрытые последним штормом.

Севернее «Полубака» протянулся на целую милю утес, совсем недавно отступивший футов на двадцать западнее своего прежнего контура. Давнишние обломки, некогда погребенные на ныне размытом утесе, лежат теперь на берегу или торчат из песчаной стены. Помолодевший двенадцатифутовый великан пока еще крут, и обломки выглядывают из его склона, словно фрукты из пудинга.

В одном месте футов на десять из стены выступает обломок мачты, принадлежавшей какой-то шхуне, словно орудие из форта; в другом — песок осыпается с остатков корабельного борта; в третьем — наружу показалась дверь, покрытая желтоватыми пятнами плесени. Пляжная трава проникла в ее трухлявые, изъеденные песком расселины витыми, белесыми усиками корней, напоминающими обнаженные нервы.

Некоторым из этих останков сотни лет. Высокие нагоны воды заносят обломки в глубь пляжа, затем к ним подступают дюны для того, чтобы завладеть ими, и вскоре высокая трава прорастает в песке, набившемся в щели разошедшихся корабельных ребер и погребенного киля. По соседству белеют несколько планок дранки с «Монтклэра».

В двух милях от моего жилища расположена станция Нозет. Над дюнами едва виднеются ее флаг, развевающийся на ветру в сторону океана, дымовые трубы, поблекшая крыша и купол наблюдательной вышки.

От мыса Мономой до мыса Рейс в Провинстауне — это полных пятьдесят миль — служащие двенадцати станций Береговой охраны наблюдают за пляжем и судоходством денно и нощно. Это непрерывное бдение лишь изредка прерывается стихией.

Между станциями, примерно на полдороге, в удобных местах установлены будки, называемые контрольными пунктами, и все вместе — станции, пункты и маяки — связаны между собой специальной телефонной линией, находящейся под контролем службы Береговой охраны.

Каждую ночь, когда над Кейп-Кодом сгущается мрак и печальный рокот океана доносится до топей и зарослей смолистых сосен, на всем протяжении этих пятидесяти миль начинают двигаться огоньки на север и на юг, и эти подмигивающие точечки света кажутся таинственными и одинокими.

Вспышки света источают масляные или электрические фонари патрульных Береговой охраны, совершающих ночные обходы. Когда ночи полнятся дождем и ветром, рокотом пустынного океана, эти огоньки, перемещающиеся вдоль линии прибоя, несут в себе нечто романтическое, свойственное красоте времен королевы Елизаветы, нечто не относящееся к нашему времени.

Иногда у самой кромки океана неожиданно вспыхивает красный огонь, разбрасывают красные брызги фальшфейеры[12]. Это означает кораблекрушение или его вероятность. «Вы правите слишком близко к внешнему бару», — сообщает красный огонь какому-нибудь «торгашу», заблудившемуся в потоках мартовского дождя. «Держите мористее! Держите мористее! Держите мористее!» — шипит огонь, и ветер относит в сторону дым, едва тот успевает родиться. Глазированные бока бурунов, приближающихся к берегу, превращаясь в волюты, словно одеваются в траурно-розовое, а пена кипит розоватой киноварью. Сквозь темень и дождь, лежащие за пределами этой световой ямы, до берега доносится ответное мычание, мелькают огни судна, разворачивающегося на другой курс; красный фальшфейер выгорает с шипением до основания патрона; вековая тьма берегов снова ложится на прибрежные дюны.

На следующий день происшествие заносится в вахтенный журнал станции: «02.36 после полуночи. Обнаружил торговое судно, прижавшееся к внешнему бару. Зажег сигнал Костона. Судно ответило свистком и изменило курс».

Патрули ходят каждую ночь; еженощно песок отмечает бесконечные приходы и уходы стражников Кейп-Кода. Они проходят и возвращаются зимой и летом, сквозь полуночную слякоть и бесноватый норд-ост, тишину августа, ночь, осененную красновато-золотистым сиянием ущербной луны, встающей из океана после полуночи, сквозь мир, заливаемый потоками дождя и пронзаемый молниями под звуки грозовой канонады. И всегда — в одиночестве. Выходя на пляж поутру, я всякий раз нахожу на песке отпечатки человеческих ног, уходящих вдаль и возвращающихся обратно, — цепочки, выкованные заново, шаг за шагом, во имя служения людям.

Ночные патрули ходят между станциями и контрольными пунктами. Иногда, в определенное время года, утренние патрули заканчивают обходы у контрольного пункта, расположенного на вершине какой-нибудь высоты, господствующей над морем.

Совершая обходы, эти люди носят с собой комплект красных фальшфейеров — огней Костона, рукоятку для их сжигания и контрольные часы, которые можно завести только особым ключом, хранящимся на контрольном пункте. Летом пляжи осматриваются дважды за ночь, зимой — трижды. Первый патрульный покидает станцию вскоре после наступления темноты, второй — в полночь, третий — за час (или около этого) до наступления рассвета. Каждый патрульный преодолевает за время обхода в среднем около семи миль. Только по одному человеку с каждой станции находится на берегу одновременно, и поэтому северные и южные патрули обязательно перекрывают друг друга.

Дневные патрули несут службу в штормовую погоду или во время туманов. Когда такое случается, людям приходится обходить пляжи днем и ночью, не имея возможности для нормального отдыха, миля за милей, невзирая на ненастье, зачастую сразу же после долгой, почти бессонной ночи. Обычное дневное наблюдение ведется со сторожевых вышек самих станций.

«Прибойщик», обнаруживший на берегу следы кораблекрушения или иного бедствия, зажигает огонь Костона, как я уже говорил. Этим он сообщает на станцию о случившемся, одновременно предупреждая людей, находящихся на борту потерпевшего судна, о том, что их заметили и помощь близка. Если что-то случилось поблизости от станции, «прибойщик» возвращается со своей новостью туда; если несчастье произошло неподалеку от контрольного пункта, он сообщает об этом по телефону.