Вода отступила от берега, и буруны превратились в игрушечные завитки пены, окаймляющие кромку отлива. Исчезли тонконогие, легкокрылые народцы — неутомимые скитальцы, деловитые копатели, деятельные непоседы. Они отправились на юг вместе с солнцем вдоль сверкающих пляжей, широких заливов, на юг, во след за светилом. Перемещаясь вдоль края континента, они хранят бог знает какие волнующие тайны в своих крохотных головках, движимые древними инстинктами. Размышляя о южных краях, куда улетели птицы, я вспоминаю ночную прогулку по тропическому пляжу в Центральной Америке. Стояла глубокая ночь, и было совершенно безлюдно; теплый устойчивый ветер колыхал листья пальм, шумевших, словно ливень; полная луна величественно плыла сквозь ветер над океаном, а волны прибоя казались отлитыми из расплавленного зеленоватого лунного света. Неожиданно стайка небольших птиц вспорхнула над пляжем, словно возникнув из пустоты. Пташки покружили в воздухе — их заметно сносило в сторону ветром, — а затем так же внезапно растворились в этом буйном великолепии. Как теперь я думаю, это были скорее всего серые болотные кулики, наши кейп-кодские малыши!
А сейчас вернемся в Северную Атлантику, на дюны Истема, и поговорим о сезонной смене видов. Я об этом уже упоминал в начале главы. Когда мелкие птицы улетали в тропики, их сородичи из арктических областей, следуя импульсу миграции, по мере убывания года передвигались к югу вдоль берега Новой Англии, пока не открыли для себя в безлюдной пустынной местности Кейп-Кода собственную Флориду. То были арктические морские утки. Это в основном крупные, тяжелые и сильные птицы, словно специально созданные для того, чтобы выдерживать пронизывающие холода, ледяную воду, и словно нарочно запакованные в водонепроницаемые костюмы из перьев, напоминающих разновидность меха. Они принадлежат к подотряду Fuligulinx — жителей самых отдаленных арктических вод. Кроме них из Арктики прибывает множество других гостей: гагарки, кайры и даже чистики. Эти предпочитают южную часть Кейп-Кода, ту, где более теплые течения омывают обширные отмели.
Кроме названных пернатых моими соседями по пляжу были три разновидности турпанов, или, как их попросту, но неправильно называют, лысух: чернокрылые Oidemia americana, белокрылые Oidemia deglandi, скунсовые Oidemia perspicillata. Я видел также чернетей, или синеклювых свистух, Marila marila, ныряющих уток Chantonetta albeola, гаг Harelda hyemalis, гаг Somateria dresseri, гаг-гребенушек Somateria spectabilis и других им подобных пернатых. Возможно, до появления белого человека количество птиц открытого моря, селящихся в этих местах, превышало число летних обитателей, теперь же, увы, охотники должны развлекаться своими огнестрельными игрушками, и зимние стаи пернатых поредели, а некоторых птиц полностью истребили. В наши дни летнее птичье население превышает количество зимних гостей.
Мало того, новая опасность подстерегает морских птиц. Неиссякаемое количество отходов перегонки нефти, называемых специалистами «слопс», осаждается в дистилляторах и перекачивается в танкеры, которые уходят на юг для того, чтобы слить эту грязь далеко в море. Затем «слопс» растекается на больших площадях, и птицы, приводняясь, пачкают перья. Такие птицы неизбежно погибают. Некоторые погибают от холода, потому что вязкая нефть свертывает и разъединяет густое арктическое оперение, и в нем образуются как бы бреши, проникающие до кожного покрова, который прикрывает жизненно важные внутренние органы. Другие птицы умирают от голода. Капитан Джордж Никкерсон из Нозета видел однажды, как гага, испачканная нефтью, пыталась нырнуть за пищей около Мономоя, но не могла даже погрузиться в воду.
Очень рад сообщить о некотором «улучшении» положения. Пять лет назад берега Мономоя были усеяны телами сотен, может быть тысяч, погибших морских птиц. Это происходило оттого, что танкеры сбрасывали «слопс» в море у отмелей, в местах постоянного обитания птиц. В наши дни гибель от нефти скорее всего удел отдельных птиц-неудачников. Все же остается надеяться, что подобному загрязнению вод вскоре будет положен конец.
Мой пляж опустел, но это не относится к океану, лежащему за его пределами. Между маяком Нозет и станцией Береговой охраны зимует множество скунсовых лысух. Повод для этого прозвища — белые пятна на иссиня-черной головке самцов. Птицы держатся на поверхности океана, чуть мористее полосы прибоя. Служащие Береговой охраны говорят, что там находится отмель, богатая моллюсками.
Вся стая дружно поднимается и опускается вместе с зыбью, совершенно не обращая внимания на крутую качку. Время от времени одна из птиц ныряет в стену набегающей волны и выскакивает на поверхность с противоположной стороны; иногда какая-нибудь из них привстает почти вертикально, хлопая крыльями, и снова беззаботно усаживается на воду.
В этой стае насчитывается около тридцати экземпляров. Во времена Торо лысухи образовывали единую гигантскую стаю на всем протяжении отмели Кейп-Кода. Сейчас подобные сборища складываются только эпизодически.
Я наблюдаю с порога, как эти зимовщики пролетают мимо и, удалившись на значительные расстояния от берега, возвращаются снова. Вот проносится стая в сотню или более морских уток, за ними следует клан из многочисленного племени турпанов, а вот парочка гаг, присевшая отдохнуть на волнах против «Полубака».
Зимой эти птицы почти не выходят на берег. Они кормятся, спят, живут, общаются друг с другом только на воде. Если вы увидите морскую утку на берегу, можете быть уверенным, что с ней приключилась беда, по крайней мере так говорят на Кейп-Коде, в частности капитан Никкерсон. Единственным средством наблюдения за этими зимовщиками остается хороший бинокль; иногда удается поймать одну из птиц, если ей случится оказаться на берегу по какой-нибудь надобности. Выбравшись на песок, эти создания оказываются в невыгодном положении, потому что испытывают значительные трудности при попытках взлететь. Многие, чтобы подняться в воздух, вынуждены совершать несколько прыжков, а гагарки вообще не способны подняться на крыло с берега. Во время прогулок по пляжу я всегда испытывал тревогу, когда видел птицу, одиноко сидящую на берегу.
Что бы это могло означать? Что привело ее на песок? Может быть, стоит отловить неудачницу и тщательно осмотреть? В таком случае основа моей стратегии состояла в том, чтобы отсечь птиц от воды; я бросался со всех ног между прибоем и птицами — пернатые начинали движение к воде в тот самый момент, когда замечали или чувствовали мое появление; я вскоре узнал, что стремительная атака оказывалась более действенным средством, чем всяческие хитрости или осторожное подкрадывание. Затем начиналась отчаянная игра в пятнашки. Испуганные птицы рассыпались по пляжу, а я постепенно теснил их к склону дюны, пока не загонял в какой-нибудь угол в песчаной стене.
Моими первыми пленниками оказались три несчастные гагарки Alle alle, нечаянно окунувшиеся в нефть на пути из Арктики. То были не совсем обычные птицы: черно-коричневые с белым, величиной с голубя. При моем появлении они остались стоять на своих странных гагаричьих ножках, отчаянно взмахивая крылышками, согнутыми по-пингвиньи. Они действительно очень напоминают пингвинов Адели.
На Кейп-Коде эти гагарки известны под прозвищем «сосновые узелки» (говорят, это сравнение возникло благодаря плотно сбитому тельцу птицы) или «голубчики». Для меня же они всегда остаются гагарками. Я предоставил в их распоряжение внушительный угол «Полубака», устланный газетами и отгороженный стулом и досками. Я попытался, как мог, очистить их оперение от нефти, подкармливал всевозможным морским продовольствием, найденным на берегу. Все было напрасно: они ничего не ели. Когда понял, что не могу больше ничем помочь, я отпустил их, предоставив природе разрешить проблему по-своему.
Когда гагарки встают почти вертикально, пытаясь расхаживать на своих маленьких, широко расставленных ножках, то сильно напоминают акробата, который старается пройтись на руках, причем не на ладонях, а на сгибе руки от локтя до кончиков пальцев. Пытаясь уйти от меня на пляже, гагарки усиленно работали крыльями и ногами. Они бежали, загребая песок крыльями («гребля» — абсолютно точный термин для обозначения этого движения). Более того, все происходящее четко запечатлялось на tabula rasa[11] песка — крошечные перепончатые лапки оставляли след в виде плотной цепочки, отмеченной по бокам штришками, оставляемыми обоими крыльями одновременно.
