— Потому что я человек трепливый, — Крымов вытащил сигарету, подошел к окну, распахнул форточку, чтобы проветрить комнату, и затянулся. — Могу невзначай проболтаться кому-нибудь о твоих «подвигах» на благо правосудия.

— Тимофей Викторович, что он говорит? Это же нечестно! Мы же всегда с вами по-человечески.

— Мне очень жаль, Дима. Я к тебе со всей душой, — развел руками Гаврюхин и, придвинувшись к Голове, прошептал. — Мой друг из иной породы. Его урки «душманом» прозвали. Зверь.

— О, Бог ты мой, — простонал Голова. — Хорошо, черт с вами. Буду работать, ничего не поделаешь.

Тут Крымов оторвался от окна, подошел к Голове и, смотря на него сверху вниз, приподнял двумя пальцами его подбородок.

— Слышь, Голова, не валяй дурака. Я вижу, что ты крутишь.

Голова отпрянул, прикусил губу и вздохнул.

— Ну ладно, знаю я, где они. Случайно узнал. На даче в Каменке. У одной девки, — он назвал адрес.

— Поехали туда, Серег, — сказал Гаврюхин, поднимаясь.

У двери Крымов резко обернулся:

— Слушай, Тим, он же говорит не все. Голова, откуда ты все это знаешь?

— Ребята по случаю сказали.

— Не свисти.

— Ну хорошо, хорошо… Двое тут ими интересовались. Какой-то долг хотят истребовать. Я им Ваньку и нашел.

— Кто они?

— Костыль… Ну, Костылевский. И Людоед — фамилие его мне неведомо. Они вроде бы на Важного работают. Ну, на Губина. Уж его-то каждый пес знает.

— Ты им этот адрес отдал? — обеспокоенно спросил Гаврюхин.

— Да, они за десять минут до вас отбыли туда. На белой «Волжанке».

— Черт возьми, у них полчаса форы!..

Вся Ванина жизнь полетела кувырком. Он чувствовал себя так как, по идее, чувствует себя пилот в самолете, потерявшем управление. Все рушится, небо и земля перевертываются, а внизу пустынные скалы, о которые наверняка разобьешься.

В ту ночь Маратов, выслушав Ванин рассказ, всполошился и принял единственно возможное для перепуганного человека решение:

— Сматываемся.

Неважно, кто приходил по их душу — милиция или кто-то еще. Вполне могло оказаться, что тот заказчик на «Жигули» — замаскированный милиционер, а в его кармане лежит бумага с печатью, по которой Ваню и Маратова надлежит арестовать за убийство, а затем расстрелять. А может быть, тип в желтой кожанке и его приятель — обычные бандюги, по неизвестным причинам готовые разделаться с Гошей и его подельниками. Предположений можно было строить сколько угодно, но одно Ваня знал точно: куда ни кинь — везде клин. А потому Витькино решение исчезнуть и схорониться где-нибудь до лучших времен он расценил как необычно мудрое.

Бежать, скрыться… Но вот только куда бежать? Первую ночь худо-бедно прокантовались у Борисова, приятеля Маратова. А что дальше? Оставаться в Апрельске страшно, да и Борисов — человек ненадежный и болтливый, с ним связываться — все равно что объявление в газету дать.

Встав пораньше, Маратов выгреб из своих и Ваниных карманов двухкопеечные и десятикопеечные монеты, направился к ближайшей телефонной будке. Опасливо озираясь, он нервно накручивал телефонный диск и выслушивал от знакомых нецензурную брань и нелестные отзывы о «придурках, которые звонят в шесть утра». Впору уже было отчаяться, но на четвертом звонке повезло. Сонная Люська, терпеливо выслушав чушь о мифических кредиторах и «хреновой ситуации», зевнув, осведомилась:

— Дядьке моему «запор» на колеса поставишь?

— О чем разговор, ласточка моя! — опасаясь, как бы не спугнуть удачу, затараторил Витька. — «Мерседес» из него сделаю, как только проблемы свои улажу.

— Мои снова на север укатили, дача свободная. Живи уж. Только чтоб не мусорить, а то быстро в три шеи выгоню.

— Языком все буду вылизывать, голубушка моя!

— Вить, ты придуриваешься или всерьез?

— Куда серьезнее, кисонька…

Дача у люськиных родителей была не очень шикарная, но все-таки дача, а не какой-нибудь щитовой домишко, которых полно понастроили в разных садово-ягодных товариществах. Трехкомнатный, с застекленной верандой дом, еще не обжитый после зимы, хранил в себе сырость и холод, пока хорошенько не протопили печку.

Народу в поселке почти не было. Дачники наезжают в субботу-воскресенье, но в такую погоду, слишком прохладную для весны, даже в выходные желающих побыть на природе находилось не так уж много. Во всей округе постоянно проживали лишь несколько дряхлых старух да пьяница-прапорщик, служащий завскладом на военном аэродроме.

Скукотища была страшная. Из развлечений лишь радио да кипа старых газет и журналов. Но Ваня меньше всего думал о развлечениях. Он никак не мог освободиться от оцепенения и страха. Сегодняшнее существование, вдали от всех, вполне устраивало его. Ему казалось, что он может прожить так всю жизнь. Лишь бы забыть об убийстве, о пропасти, разверзшейся у него под ногами.

Маратов вскоре вошел в привычную колею. Ему это оказалось совсем нетрудно. По соседству с дачным товариществом раскинулся поселок Новооктябрьский, в старорежимные времена — село Могильное. Несмотря на новое название, до сих пор жителей именовали могильщиками. В Новооктябрьском-Могильном Маратов отыскал бабку-самогонщицу, у которой купил две бутылки с огненной водой. На три дня хватило, но потом снова начала мучать «жажда».

— Веди себя хорошо, дверь никому не открывай, спичек не жги, — шутливо погрозил Маратов пальцем Ване. — А я — за нектаром.

Темнело. Загородную тишь нарушали лишь лай собак, шуршание крон деревьев, гудки далекой электрички да шум моторов проносящихся по шоссе редких машин. Ваня сидел в комнате, перелистывая, наверное, в десятый раз журнал «Америка». Девочки в купальниках, небоскребы, рок-группы, сияющие лимузины — картинки с чужой, далекой «планеты». Ваня завороженно всматривался в фотографию Лос-Анджелеса с птичьего полета. Картина будто гипнотизировала, и этот безмятежный покой, казалось, не может нарушить ничто…

Сначала послышался крик: «Стой… Стой, стрелять буду!»

Потом действительно захлопали выстрелы. Ваня, как подброшенный пружиной, вскочил со стула, пригибаясь, скользнул на веранду и выглянул из окна.

Парень в желтой кожанке — тот самый! — пригнувшись за яблоней, стрелял в кого-то из пистолета. Выстрелы были не глухие, киношные, а сухие, резкие и очень громкие.

Дальше Ваня не думал, что делает. Он перемахнул через подоконник, побежал, задев ногой смородиновый куст, растянулся на земле, но тут же вскочил и кинулся к сараю. Услышал сзади хриплый нервный окрик:

— Стой, сопляк!

У забора он оглянулся. Красавчик в желтой кожанке махал ему пистолетом. Прогремел еще один выстрел. Пуля с металлическим «вжик» пронеслась рядом с ухом, Ваня понял, что стреляют в него, и следующая пуля может впиться в его тело, разрывая внутренности. Он проворно перепрыгнул через забор, за которым начинался заваленный мусором овраг, а дальше — лес. Спотыкаясь и падая, Ваня бежал по склону оврага, слыша еще выстрелы. Потом он так и не смог вспомнить, сколько их было — два или десять…

— Чертова хлопушка! — раздраженно воскликнул Крымов, взмахнув пистолетом Макарова.

Гаврюхин, обессиленно прислонившийся к машине, вытирал носовым платком пот со лба и никак не мог отдышаться.

— Ну та… Такого давно не было. Уф…

— ПМ — оружие для женщин и инвалидов, — не мог успокоиться Крымов. — Из АКМ я бы из них обоих за три секунды сито сделал!

— Угомонись. Уф… С тобой, воякой сумасшедшим, свяжешься — всегда какие-то приключения. Уф, черт возьми, — Гаврюхин протер платком красную толстую шею. — Так и до пенсии не дотянешь. Кто семью мою кормить будет?

— Государство.

— Ну да… А мне уж самому и пожить не хочется. Уф, елы-палы.

— Нет, ну чертова хлопушка!..

Крымову было обидно. Ведь почти успели. От Апрельска до Каменки час езды, но, нарушая все правила дорожного движения, им удалось отыграть минут двадцать и прибыть почти вовремя. И улицу сразу нашли. Крымов едва успел затормозить — чуть не влетел в перегородившую дорогу траншею. Дальше пути не было.