Герберт спросил Еву:

– Ну как, толстушка, твой генерал все еще ревнует тебя к каждому встречному солдату? И не без оснований?

– Ах, Герберт, – вздохнула Ева, – какой ты все-таки циник! – Но так победно улыбнулась, глядя в тусклые глаза Герберта, что можно было не сомневаться, Герберт попал в точку.

Фрейлейн Ангелика, девушка с болезненно бледным лицом, сохранила нескладную долговязость подростка. Казалось, худые, тонкие ноги и длинные вялые руки чем-то мешают ей. Маленькое личико с тугой, прозрачной, будто покрытой парафином, кожей застыло в неподвижности. Большие синие глаза с чуть голубоватыми белками и туманным взглядом придавали ее лицу такое выражение, словно говорит она не о том, о чем думает.

За столом Иоганн оказался рядом с Ангеликой. Она равнодушно улыбнулась ему и сказала, лениво растягивая слова:

– Вам приятно сидеть рядом со мной?

Иоганн, озабоченно разворачивая салфетку и кладя ее себе на колени, воскликнул:

– О фрейлейн, я в восторге! – Осведомился: – Что можно вам предложить?

Тем же ленивым тоном она протянула:

– Я почти ничего не ем.

– Несколько листиков салата позволите?

– Только чтобы доставить вам удовольствие. Налейте, пожалуйста, вина. – И впервые внимательно взглянула на него. Спросила: – Вы фронтовик?

Иоганн отрицательно качнул головой.

– Ничего, вы им будете, – твердо пообещала Ангелика. Подняла глаза, сказала значительно: – Но учтите, робких и неумелых убивают в первую очередь.

– Ну к чему такие мрачные мысли за веселым столом! – автоматически заметил Иоганн.

– А мне таких не жалко. Никогда! Я не могу жалеть тех, кто не хочет или не умеет драться.

Вначале такая откровенность показалась Иоганну подозрительной. И он сказал елейно:

– Все мы смертны, фрейлейн, но души наши бессмертны. И там, наверху, – он закатил глаза, – ждет нас Всевышний…

– Ерунда! – брезгливо бросила девушка. – Никто нигде нас не ждет.

– Ангелика! – ласково напомнила с противоположного конца стола фрау Бюхер. – Положи, пожалуйста, господину Вайсу вот этот кусочек. – И робко взглянула на дочь.

Ангелика даже головы не повернула в ее сторону. С усилием раздвигая бледные губы, спросила:

– О, я могу еще любезничать с мужчиной, не правда ли? – Помедлив, сказала серьезно: – Мы с вами принадлежим к одному поколению. У наших родителей поражение в той войне убило душу. Это у одних. У других – отняло жизнь… – Добавила с усмешкой: – Мне еще повезло: мама говорила, что в те годы рождались младенцы без ногтей и волос – уроды. И у матерей не было молока, детей выкармливали искусственно. Этакие вагнеровские гомункулюсы. И мы имеем право мстить за это. Да, мстить, – жестко повторила она. – И я бы хотела служить во вспомогательных женских частях, чтобы отомстить за все.

– Кому? – осведомился Вайс.

– Всем. Всем.

– Вы член Союза немецких девушек?

– Да, – решительно ответила Ангелика и так мотнула при этом головой, что пышные, цвета осенней травы волосы рассыпались по плечам. Поправляя прическу, она сказала: – Но я не люблю слушать радио. Не выношу кричащих дикторов. Мы имеем право говорить со всем миром даже шепотом, но весь мир должен с благоговением слушать нас.

– Простите, фрейлейн, но я будущий солдат и считаю: команда должна быть громкой.

– Значит, я тоже должна кричать? – усмехнулась Ангелика.

– Если захотите мной командовать…

– А вы любите, чтобы вами повелевали? – спросила девушка.

Фрау Бюхер громогласно поинтересовалась:

– О чем беседует молодежь?

Иоганн улыбнулся и так же громко спросил:

– Разрешите, фрау Бюхер, поднять этот бокал за здоровье вашей дочери?

Гости зааплодировали.

Ангелика бросила недовольный взгляд на Иоганна и, опуская глаза, прошептала:

– Вы чересчур любезны.

Девушка демонстративно повернулась к соседке и больше уже не разговаривала с Вайсом, не обращала на него внимания.

Фрау Бюхер, зорко наблюдавшая за всеми, сразу увидела, что между ее дочерью и Вайсом что-то произошло: на лице гостя появилось виноватое выражение. Она громко спросила:

– Господин Вайс, вы, кажется, хотели приобрести гараж или авторемонтную мастерскую?

Иоганн понял, что фрау Бюхер хочет подать его гостям как юношу с солидными деловыми намерениями. И чтобы зарекомендовать себя перед этими людьми с лучшей стороны и доставить удовольствие мадам Бюхер, он с воодушевлением стал делиться своими жизненными планами.

Однако его слова произвели на гостей впечатление, противоположное тому, на какое он рассчитывал.

Пришлось признаться себе, что он сильно промахнулся: недооценил богатого опыта собравшихся в лицемерии. Ведь эти люди не только сами постоянно лицемерили, но изо дня в день пытливо подмечали малейшее проявление лицемерия у других – тех, с кем они постоянно соприкасались. Видя низости, уловки, ложь своих хозяев, зная их грязненькие тайны, мелочное тщеславие, эти люди, с человеческим достоинством которых господа никогда не считались, выработали в себе чуткую способность к притворству и умение молчаливо, с глубоко скрытым презрением обличать его у других.

Вайс быстро уловил смысл того иронического молчания, с каким гости слушали его рассуждения. Да, он совершил ошибку и понял это, еще продолжая говорить о своих жизненных планах.

Искренность для этих людей – признак глупости. И если его не посчитают глупцом, то лицемером, скрывающим истинные свои намерения, уж наверно. А это еще хуже, чем прослыть наивным дурачком. Никто здесь, кроме него, не пытался привлечь внимания к своей особе рассуждениями о чем-нибудь личном. А Вайс сделал это с непродуманной поспешностью и, пожалуй, бесцельно. Только для того, чтобы проверить, примут ли его в этой среде за своего. И просчитался. Переиграл. То есть сделал ошибку, о которой не однажды предупреждал его инструктор-наставник: забыл о самоконтроле, допустил распущенность воображения, утратил беспощадную, но единственно надежную опору – понимание реальной обстановки.

И, продолжая говорить, Вайс напряженно искал лазейку, чтобы выскользнуть из созданного им самим опасного положения. Вайс вдруг мило улыбнулся и спросил:

– Как вам нравятся мечты эдакого «Михеля»? – И серьезно добавил: – Что касается меня, то я буду там, где мне прикажут интересы рейха.

– Браво, – сказала фрау Бюхер, – вы ловко над нами подшутили, господин Вайс!

– Этот юноша знает, за какой конец надо держать винтовку, – одобрительно заметил Пауль.

– Господин Вайс, – воскликнула фрейлейн Ева, – вы будете отлично выглядеть в офицерском мундире!

Пауль предупредил:

– Берегитесь, она захочет вам его отутюжить утром!

– Вы циник, Пауль, – томно сказала Ева.

После этого интерес к Вайсу иссяк, никто больше не обращал на него внимания.

Предоставленный самому себе, Иоганн сел за столик в углу и стал перелистывать альбом с цветными видовыми открытками. На одной из них он увидел изображение столь хорошо знакомого ему Рижского порта… Мысли его невольно перенеслись в этот город, который он так недавно покинул. Ему вспомнилась Лина Иорд, дочь судового механика, студентка Политехнического института, с кукольным, гладким, будто эмалированным, лицом, миниатюрная, с крохотной фуражкой на светлых волосах, с вдумчивыми темно-серыми строгими глазами.

Она упрекала Иоганна за его приверженность ко всем мероприятиям «Немецко-балтийского народного объединения».

– Мне кажется, – говорила она насмешливо, – вы хотите уподобиться типам, которые изо всех сил стараются походить на коричневых парней из рейха.

– Но мне просто приятно бывать в кругу своих соотечественников.

– Странно! – произносила она недоверчиво. – Вы такой серьезный и, мне кажется, думающий человек – и вдруг с благоговейным вниманием слушаете глупейшие рассуждения об исключительности немецкой натуры и эти ужасные доклады, полные зловещих намеков.

– Но вы тоже их слушаете.

– Ради папы.

– Он вас заставляет ходить на эти доклады?