– Напротив. Я это делаю для того, чтобы избавить нашу семью от опасных сплетен.

Однажды она пригласила Иоганна к себе домой.

Гуго Иорд, отец Лины, недавно вернулся из плавания. Это был типичный моряк. Медлительный, спокойный, с выцветшими, прищуренными глазами. Он был невысокого роста, как и дочь, но коренастый, широкоплечий, с тяжелыми руками. В углах маленького, плотно сжатого рта две глубокие продольные морщины. Судно, на котором он плавал, принадлежало немцу, и экипаж состоял сплошь из немцев. Они ходили в Мурманск за лесом. На обратном пути сдвинулись льды. Судно зажало. От давления ледяного поля лопнула обшивка, гребной винт был сломан.

Но капитан не хотел вызывать советское спасательное судно. Они дрейфовали вместе с ледяным полем, пытаясь собственными силами осуществить ремонт.

А потом начался шторм с пургой, ледяные поля разошлись, и все окончилось бы плохо, если б не подошла советская зверобойная шхуна.

Гуго Иорд сказал Вайсу хмуро:

– Эти советские парни со зверобойной шхуны чинили нашу посудину так, будто не нам угрожала опасность, а им. Потом, когда мы снова оказались на своем ходу, наш капитан пригласил к себе в каюту их шкипера и боцмана на выпивку. И сказал:

«А мы ведь немцы…»

«Ну и что? – сказал шкипер. Потом он увидел на столе капитана вымпел со свастикой, спросил: – Вы – фашист?»

«Да, – ответил капитан, – именно».

Тогда оба они – и шкипер и боцман – молча надели бушлаты и шапки.

Капитан спросил:

«Жалеете, что нас выручили?..»

Шкипер сказал:

«У вас горючего дойти не хватит, могу дать полторы тонны, как терпящим бедствие. У вас в кубрике лед, команде даже обогреться нечем».

Потом, когда мы пошли своим ходом, на шхуне подняли паруса. Выходит, русские моряки отдали нам свое последнее горючее.

Все это говорил Гуго отрывисто, угрюмо, будто обиженный чем-то.

Иоганн спросил:

– Но ведь на море всегда полагается так поступать?

– А на земле? – спросил Гуго.

Иоганну очень понравился Гуго, но встречаться с ним он избегал. Немцы из «Народного объединения» говорили о Гуго как о человеке чуждом. Общение с ним могло повредить Вайсу.

По этим же причинам он вынужден был настороженно держать себя и с Линой. Она вначале приписывала это застенчивости Иоганна. Сама просила после вечеров в «Немецко-балтийском объединении» провожать ее до дому. Брала под руку, заглядывала в его озабоченное лицо, чуть ли не становясь на цыпочки для этого.

У нее был живой и свободный ум.

Испытывая скрытую нежность к этой девушке, он томился тем, что, встречаясь с ней, вынужден был притворяться, мямлить, скрывать свои убеждения, и мысли, и чувства, и знания… Он не имел на это права и потому хмуро отмалчивался, спешил поскорее довести ее до дому. Она едва поспевала за ним, семеня своими маленькими ножками. Мило сердилась. Говорила, что ей вовсе не надо спешить домой и что ей нравится вот так шагать рядом с Иоганном куда угодно. Смеялась, запрокидывая лицо с темно-серыми серьезными, ждущими глазами.

И только возвращаясь домой один, Иоганн давал волю мечтам и мысленно говорил то, что хотел бы сказать девушке. Но почти сейчас же он резко одергивал себя, потому что даже в мыслях не имел права отличаться от Иоганна Вайса. Нет у него такого права, даже если это необходимо для душевного отдыха. Да и не смеет он наслаждаться душевным отдыхом, если при этом может быть введена в никчемное заблуждение эта девушка, если это послужит причиной ее горя.

Он перестал встречаться с Линой.

А через некоторое время Гуго Иорд нанялся на норвежский танкер, а его семья переехала в Осло.

Иоганн пришел в порт только тогда, когда пассажирское судно, на котором находилась Лина, уже уходило с рейда.

С палубы большого белого парохода доносилась музыка. Базальтового цвета волны тяжело стучали о сваи причалов.

Стоя на холодном, мокром ветру, обдуваемый горькой водяной пылью, Иоганн с тоской и волнением думал о том, что, должно быть, ему уже никогда не доведется увидеть Лину. Кем же останется он в ее памяти?..

Сейчас, сидя в этой комнате и глядя на Ангелику, не испытывая ни малейшего волнения, он спокойно и тщательно продумывал то, как ему следует дальше вести себя с этой девушкой, чтобы привлечь ее внимание и вызвать у нее желание оказать ему покровительство. Это было бы так полезно сейчас! Конечно, фрау Дитмар расписала здесь все мыслимые и немыслимые достоинства Вайса, опекая его, она искренно гордилась им. Но что именно может вызвать симпатии у Ангелики?

Вайс заметил подчеркнутую почтительность, которую проявляли к этой девушке все гости. Даже ее мать, эта властная женщина, заискивала перед ней. И та принимала все это как должное.

Между тем подали десерт. Вайс снова очутился рядом с Ангеликой.

– Как вы находите Лицманштадт? – небрежно спросила Ангелика, как бы только сейчас заметив своего соседа.

– Если вам он нравится, я готов согласиться, что это замечательный город.

– А он мне не нравится.

– В таком случае – и мне тоже.

Ангелика подняла брови:

– У вас нет своего мнения?

Иоганн, смело глядя в лицо Ангелике, сказал:

– Мне кажется, фрейлейн, что вы привыкли к тому, чтобы у вас в доме все разделяли ваше мнение.

– Вы так обо мне думаете?

– Мне так показалось.

– Вы, очевидно, из тех, кто считает, что женщина обязана только аккомпанировать голосу мужчины.

– Но вы не из таких.

– Да, вы правы. Я даже перед самой собой не люблю признаваться в своих ошибках.

– Бисмарк утверждал: «Дураки говорят, что они учатся на собственном опыте, я предпочитаю учиться на опыте других».

– Однако, вы начитанный!

Вайс пожал плечами.

– Книги – хорошие советчики. Но даже тысяча советов не заменяет тысячи пфеннигов.

– Здравая мысль. Вам нравится у нас?

– Я бы мог сказать, что больше всего мне здесь нравитесь вы. Но я этого не скажу.

– Почему?

– Вы оказали мне гостеприимство, и я должен быть благодарен за это фрау Дитмар. Очевидно, она вам говорила обо мне и просила о чем-нибудь для меня.

– Возможно.

– Значит, если б я вам сказал, что здесь вы мне милее всех других, вы сочли бы это за лицемерие.

– А вы, оказывается, довольно прямодушный человек.

– Я рад, если вы это поняли.

– Вы полагали, я способна такое оценить?

– Именно на это я и рассчитывал.

– Но вы видите меня первый раз, откуда эта уверенность?

– Интуиция, – сказал Иоганн.

– А вдруг вы ошибаетесь?

Иоганн развел руками:

– В таком случае, если у меня будут когда-нибудь дети, папа у них – шофер. Только и всего.

– А вам хотелось бы, чтобы их отец был генералом?

– Как прикажете, фрейлейн, – пошутил Вайс.

– Хорошо, – сказала Ангелика, – мы это еще обсудим. – Потом несколько минут спустя произнесла серьезно: – Откровенность за откровенность. Я очень уважаю фрау Дитмар. Есть обстоятельства, по которым я была бы вынуждена выполнить ее просьбу о вас. Вы о них знаете?

Вайс поколебался, потом решился: фрау Дитмар ведь не скрывала это.

– Вас любит Фридрих?

– Теперь? Не думаю. Но фрау Дитмар я люблю, как вторую мать.

– Извините, – сказал Вайс, – но мне бы не хотелось пользоваться…

– Молчите! – приказала Ангелика. – Словом, я, конечно, выполнила ее просьбу. И вот, видите, даже не зная вас, разрешила пригласить к себе в дом. Но теперь я об этом не жалею. Мне так надоели эти нагло лезущие вверх…

– Но я бы тоже хотел получше устроиться, – сказал Вайс.

– Устроиться… – презрительно повторила Ангелика. – Именно устроиться. – Наклоняясь к Вайсу, глядя на него широко открытыми глазами, зрачки которых сузились в черные, угольные жесткие точки, она спросила глухо: – Вы думаете, Фридрих – человек, у которого развита воля к власти? Вздор. Я думаю, он полез в наци только ради того, чтобы спасать своих ученых стариков, вышибленных из университета. Пo-моему, Фридрих – раб науки, человек, испортивший себе будущее.