* * *

В загородном доме Мельника праздновали день рождения Наташи, его жены, миловидной миниатюрной женщины, с которой он прожил в согласии без малого двадцать лет.

В хорошее время родилась Наташа. В июне мир видится особенно красивым, нарядным. Нет еще ни утомительной летней жары, ни комаров, ни мух, листва на деревьях и трава еще свежи и сочны, еще радуют взгляд чистотой и яркими изумрудными красками. Правда, скоро они покроются пылью, пожухнут. Но только не здесь, не в этих тенистых аллеях, не на этой солнечной поляне, где сегодня накрыты столы для гостей.

Уже произнесено приличествующее случаю количество заздравных тостов, пожеланий, похвал, и гости, разбившись на небольшие группки, развлекались, кто как мог.

Несколько мужчин, в числе которых был и хозяин, сидели за отдельным небольшим столиком, потягивали виски и оживленно, как казалось со стороны, беседовали. Знакомы они были давно, можно сказать, дружили. Но не было в их разговоре легкости и радости дружеского трепа. Иногда раздавался смех, но не веселый, беззаботный, а какой-то натянутый, обязательный, как регламент. Шла обычная застольная беседа людей, не умеющих расслабляться, отвлекаться отдел и проблем, не представляющих других тем, кроме связанных с работой, — беседа скучная, пожалуй даже пустая, и, уж во всяком случае, никому из собеседников не нужная.

— Отличную жизненную философию придумали корейцы! Вот только название ее звучит довольно неэстетично для русского уха — чучхе. Но суть вполне привлекательна — опора на собственные силы. Это единственная надежная опора. Думаю, рисоеды очень удивились бы, узнав, что самый верный их последователь живет не в Корее, а в России… — Мельник говорил негромко, чуть растягивая слова.

Он намеренно приглушал голос, зная, не потеряется он в общем гаме, собеседники будут внимательно прислушиваться, ловить каждое слово, произнесенное им.

Потому что он — Мельник.

— Что ты, дорогой Владимир Иванович, вкладываешь в понятие «опора на собственные силы»? Мы, знаешь ли, живем в обществе, среди других людей, и во многом зависим от них, их решений, расположения, обстоятельств, в конце концов, которые тоже не возникают ниоткуда, а создаются другими людьми… — президент банка Геннадий Викторович Юрпалов лукавил. Ни черта он ни от кого не зависел, крутил денежки так, как хотел.

— Уж ты-то, Геннадий Викторович, никак не зависишь от кого бы то ни было, — засмеялся мэр города Набойкин, — и живешь по иному принципу: кто пришел первым, тот уносит добычу.

— И это справедливо, Илья Ильич! В одном только ты не прав — какая сейчас добыча! Так, крохи…

— Степану Петровичу такие бы крохи, — Набойкин похлопал по руке сидевшего рядом с ним директора металлургического комбината Кириченко, — он бы мне в городской бюджет сразу все налоги заплатил.

— Я тебе и так плачу! — неожиданно рассердился Кириченко. — Штаны скоро снимешь со своими налогами! У меня комбинат раньше гремел на всю страну, ордена не успевали получать, во всех президиумах сиживал, по заграницам опыт развозил. А теперь что? Развалили экономику! Разворовали все к хренам собачьим! Дескать, опирайтесь на собственные силы! На какие такие силы прикажете опираться моим сталеварам?

— Знаем, какой опыт ты по заграницам возил! — сказал Мельник. — Райку Белобородову по Европам на государственные деньги катал. Такие, как ты, экономику и развалили. Да и не о ней ты печешься, о потерянной кормушке. Еще и лицемеришь при этом: «мои сталевары, мои сталевары». Ты же их и ободрал как липку.

— Я?! — захлебнулся от возмущения Кириченко.

— Ты! У кого осели акции, когда шла приватизация комбината? У твоих сталеваров? Или, может, все-таки хапнул контрольный пакет? — хозяин говорил таким тоном, будто Кириченко сидел не за дружеским столом, а на скамье подсудимых, и судьей был он, Мельник.

— За вами, молодыми, разве поспеешь… — сердито пробормотал Кириченко.

— А ты поспевай! — опять засмеялся Набойкин, как всегда, подыграв Мельнику.

И хотя тот, будучи начальником управления приватизации жилья — а именно так официально называлась его должность — формально подчинялся городской администрации, а значит, и мэру города Набойкину, невооруженным глазом было видно, кто из них двоих хозяин.

Хозяином был Мельник.

— Между прочим, еще в начале века замечательная русская поэтесса Марина Цветаева высказала весьма точное замечание: «Успех — это успеть». — Мельник любил блеснуть эрудицией. Любил цитировать дословно, со ссылкой на источник. Это доставляло ему даже большее удовольствие, чем если бы он приписал авторство удачной мысли себе. — А не успеваешь — прочь с дороги!

Кириченко, не желая продолжать неприятный для него разговор, на этот раз ничего не ответил. Замолчали и остальные.

Воспользовавшись паузой, Мельник мечтательно закрыл глаза, прислушиваясь к нежным звукам старинного вальса, доносившимся с небольшой эстрады, устроенной тут же, на поляне. Вот вступила валторна. Нежные звуки этого инструмента особенно нравились Мельнику.

Духовой оркестр играл слаженно и негромко. Музыканты были не случайными, приглашенными на торжество, которые только и смотрят, как бы стибрить бутылку с хозяйского стола, это был его собственный духовой оркестр.

— Чудесный вальс, — проронил Набойкин, догадавшись, о чем сейчас думает Мельник.

— Да, чудесный… — отозвался тот. — Знаете, от чего зависит успех оркестра? — вопрос был обращен ко всем за столиком.

— От таланта музыкантов, наверное… — предположил Юрпалов.

— Чушь! От дирижера. И только от него. Впрочем, от дирижера зависят все успехи, все течение жизни… В нашем городе в том числе. Но у дирижеров трудная участь. Помимо прочего, они должны уметь контролировать.

— Что контролировать? — не понял Набойкин.

— Кому давать, а кому не давать, — ответил Мельник, и от собеседников не укрылось, что именно себя он считает настоящим дирижером, в то время как каждому из присутствующих только позволяет исполнять отведенную партию.

Только это и больше ничего.

Мельник хотел еще что-то добавить, развить понравившуюся ему мысль, но разговор оборвался. Подошел официант, одетый, несмотря на жару, в строгий черный костюм, остановился в сторонке, подождал, пока Мельник закончит говорить, и спросил:

— Владимир Иванович, не пора ли подавать десерт? У нас все готово.

— Да, пожалуй! — кивнул головой Мельник, и официант удалился в дом.

Вернувшись через несколько минут, он выкатил на поляну длинный стол на колесиках, на котором возвышался огромный торт, выполненный в виде женского тела. Женственность этой кондитерской скульптуры подчеркивала довольно большая грудь. Торт был украшен кремом, взбитыми сливками, шоколадом и экзотическими фруктами. Особенно поразило всех лицо девушки — оно было как живое.

— Господа! Десерт для настоящих мужчин! — зычно объявил тамада, на роль которого Мельник пригласил одного из лучших в городе профессионалов застолья.

Гости с удивлением рассматривали необычное лакомство, но обменяться впечатлениями не успели. Тамада снова отвлек их внимание.

— А теперь десерт для дам!

Появился еще один официант с точно таким же столом, на котором тоже во весь рост красовалось сливочно-шоколадно-фруктовое тело, но уже мужское.

Гости подошли поближе и ахнули — «торты» оказались… живыми.

Столики с посудой и приборами были выставлены заранее, и гости смогли тут же приступить к десерту.

Кто торопливо брал клубнику, кто — дольку апельсина или фейхоа, киви, папайи, но все одинаково старались при этом дотронуться рукой до обнаженных, обложенных фруктами сосков девушки. Но если оживление мужской части гостей выглядело со стороны более-менее естественным, то совершенно непредсказуемо повели себя женщины. Не все конечно, но некоторые, разгоряченные спиртным, теряли самообладание, норовя коснуться бугорка, выступающего чуть ниже живота и стыдливо прикрытого пальмовым листом. Парень-торт вел себя, что называется, адекватно и, пройдя через руки почтенных матрон из городского бомонда, был вполне готов к бою, что вызвало всеобщее весе-. лье.