— Мне наплевать на ваши рекорды, товарищ командир звена, — безапелляционно рубил начальник. — Что это за самодеятельность?! Прошло уже шесть часов. Где сейчас Шамов, вы, конечно, не знаете. Может быть, давно разбился, а вы тут сидите, сложа руки...
— Шамову разрешен полет в районе крупных сел: Курлик, Варюхино, Зеледеево. Сядет там — сразу к телефону.
Закончило свою работу на старте самолетное звено, а Валерки все не было. Мы уже поужинали и выходили из столовой, оживленно обсуждая шамовский полет, строя всевозможные прогнозы. Так долго здесь, в Сибири, еще никто не парил.
— Сидит где-нибудь в болоте. Ну, братцы-планеристы, держитесь — всыплет вам Паниота по первое число, да и нам достанется — придется вытаскивать Шамова вместе с планером.
— Не придется, ребята! По-моему, летит... Точно, он! Смотрите — левее и выше вон той сосны...
И все мы бросаемся к месту предполагаемого приземления планера.
Широко распластав крылья, планер бесшумно соскользнул с вечернего поднебесья, долго несся, гася скорость, в полуметре от усыпанного цветами летного поля зашелестел по траве единственным колесом, остановился и мягко лег на крыло.
У Валерки лицо усталое, но черные глаза полыхают радостью. Смешно поднимает ноги — разминает. Обступаем его. Поздравляем. Расспрашиваем. Шутим.
— Валера, как же ты восемь часов терпел, а?
— Не беспокойтесь, — смеется Валерий, — все было предусмотрено: я утром съел бутерброд с икрой и стакан сметаны... А икра и сметана, как известно, усваиваются организмом почти на сто процентов.
Прибежал посыльный — Шамова к начальнику.
Валерка скрылся за дверью кабинета Паниоты. Добрых полчаса доносились возбужденные голоса. Наконец, появился Валерка — лицо в пятнах, на скулах играют желваки. Спрашиваю:
— Ну, что шеф?
— А что от него доброго услышишь?! «Пока, — говорит, я здесь начальник — никаких маршрутных полетов на планерах не будет». Одним словом, перестраховщик, он даже комиссию убедил, что на планерах здесь опасно летать.
— Что ты намерен делать дальше?
— Что делать? Летать, конечно.
— Ты, Валера, пожалуй, зря на Петра Федоровича напустился. Он ведь беспокоится за нас, порядка требует.
Мы не раз спорили на эту тему. Я, как комсорг, выступал на стороне начальника, что только добавляло масла в огонь.
— Эх ты, добренькая душа! Наш начальник больше думает о себе, ему наплевать и на спорт и на достижения.
Теперь уже начинаю кипятиться я:
— Аэроклуб под руководством Паниоты поднялся на ноги? Поднялся! Хоть одна авария была? Нет!.. Подумаешь, обиделся — на маршрут не пускает... Ну, допустим, ты доказал сегодня, что летать на юг, вдоль Томи, можно... Так это ведь все мелочь по сравнению со всеми нашими делами.
— Нет, Володя, далеко не мелочь. Наши планеристы из года в год проигрывают на международных соревнованиях. Почему? Да потому, что такие вот, как Паниота, боятся идти на риск, зажимают подготовку планеристов. Да и не только планеристов. Возьми, к примеру, себя. Сколько лет подряд ты занимаешь первые места на областных соревнованиях. А пробовал ты свои силы на всесоюзных или хотя бы зональных первенствах? Нет! Паниота не отпускает. Занимайся, говорит, «сынок», своей летной группой. Потому, что для него превыше всего план и покой. Вот и мнет нас всех, как глину. Ты погляди на ребят. Ведь это же не ремесленники, а мастера-спортсмены, да еще какие! И не давать им дорогу? Знаешь, как все это называется?
Валерка помолчал. Затем более спокойно:
— Согласен, что работать стали лучше, без аварий, но ведь это — заслуга всего коллектива, а не одного Паниоты. А какой ценой даются успехи?! Ты присмотрись — ведь люди перестали улыбаться. На собраниях молчат — боятся идти против Паниоты. Подавление творчества и инициативы — это, дорогой товарищ инструктор, идет вразрез с нашей моралью. И быть просто беспринципным наблюдателем я не хочу и не могу.
— Ну, это ты, загнул. Выходит — я хочу?
— Не обижайся, хочешь, не хочешь — а молчишь. Научился хорошо, по правилам, летать — и доволен...
Валеркин рекорд окрылил планеристов: значит, все-таки есть условия для парения, значит, можно летать по маршруту, готовиться и участвовать в крупных соревнованиях. На очередном отчетно-выборном собрании членов совета аэроклуба, проходившем на редкость бурно, планеристы потребовали от начальника в корне изменить отношение к планерному спорту. Явно вопреки желанию Паниоты Шамов был избран председателем совета аэроклуба. Конечно, решения совета не являлись законом для Паниоты, но и не считаться с ними он не мог — знал силу общественности. Это была первая победа энтузиастов авиационного спорта и не последнее поражение Паниоты.
Осенью, когда закончился сезон работы, проведенной на таком высоком уровне, что Томский аэроклуб занял второе место в стране, когда гордый и важный Паниота произносил в разных инстанциях патетические речи, — вдруг обнаружилось: многие работники аэроклуба не разделяют его оптимизма. Более того, одно за другим посыпались заявления об уходе по собственному желанию. Сначала Паниота хорохорился: мол, пусть уходят. Это все лодыри и бездельники, боящиеся трудностей. Но, когда стали увольняться летчики и техники, забегал, заволновался: «Парторг! Комсорг! Вы куда смотрите? Ведь мы так останемся без кадров!»
По нескольку раз в день он вызывал «неблагодарных» в свой кабинет, угрожал, уговаривал, обещал золотые горы — не помогало: опытные специалисты брали расчет.
Помню слова пожилого техника Будкевича:
— Уж больно ты, Петр Федорович, круто взял. Не любишь ты людей, не уважаешь! Двадцать пять лет я в авиации, много разных начальников видел. И худого слова не слышал. А от тебя — одни только взыскания. Ухожу я, не хочу работать за страх, хочу работать за совесть.
Отношения с коллективом стали все больше обостряться, на собраниях все чаще раздавались резкие голоса в адрес Паниоты. Долго приглядывались люди к методам и приемам его руководства, медленно накапливалась у них горечь и обида — и вот чаша переполнилась. А тут еще спортсмены подняли в газетах шум, дело дошло до областного руководства. Вызвали, поставили, как мальчишку, на ноги и целый час воспитывали. Паниота клятвенно заверил, что он устранит все недостатки. Начал с того, что удивил весь коллектив: попросил у него прощения.
Однако в душе Паниота остался прежним. Лихорадочно искал пути упрочения своего положения. Помог ему случай.
В 1962 году городские власти Томска приняли решение построить высоковольтную линию электропередачи, которая по проекту проходила в непосредственной близости от нашего аэродрома и перекрывала единственное рабочее направление взлета и захода самолетов на посадку. Паниота узнал об этом одним из первых. Узнал и не стал возражать.
Спортсмены во главе с Шамовым встревожились. Паниота поспешил заверить «крикливую молодежь», что ничего страшного не происходит: областное руководство ДОСААФ и он как начальник аэроклуба примут меры — и убедительно просил «паникеров» не вмешиваться.
Но могучие опоры одна за другой вставали у аэродрома. Поняв безнадежность положения, авиаторы собирали чемоданы.
Когда началась агония Томского аэроклуба, и мы с женой, тоже инструктором-летчиком, переехали в свой родной Кемерово.
Через два месяца, после настойчивых рапортов, Паниота был переведен начальником одного из украинских аэроклубов, оставив «расхлебывать кашу» своих помощников. Летом самолет ЯК-12 сделал последний полет с аэродрома — летное поле, еще хранящее следы от шасси самолетов, с выгоревшими от солярки пятачками, перепахали. Аэроклуб, вырастивший за полтора десятка лет многие сотни авиационных специалистов, прекратил свою жизнь.
А что же стало с Валеркой и его друзьями? На три года я потерял с ними связь: старые друзья по работе в Кемеровском аэроклубе, новые — по сборной команде страны, события и впечатления, связанные с выступлениями на международных соревнованиях, отодвинули на второй план воспоминания о бывшем Томском аэроклубе и его людях.
