Это правда, что «техниум» имеет собственный эволюционный импульс и путь получения новых продуктов состоит в стимуляции технологической эволюции, а не в попытке конструирования продуктов с нуля. Руководство самолетостроительной компании Lockheed осознало это в 1940-х гг. и создало отдельные маленькие лаборатории, занимавшиеся разработкой практически случайных конструкций. Именно там впоследствии появились самолеты-разведчики U-2 и Blackbird и бомбардировщик Stealth. Такая же ситуация была в компании Google, сотрудникам которой предлагалось 20 % времени заниматься собственными проектами. Несколько лет назад международная корпорация Procter & Gamble отбросила идею о патентном праве и секретных исследованиях и перешла на позицию «открытых инноваций», в рамках которой она готова воспринимать идеи извне, сотрудничая с другими производителями. Этот проект получил название «Сотрудничество и развитие», и компания утверждает, что он приносит плоды. Например, в рамках проекта совместно с Университетом Цинциннати и другими партнерами была создана лаборатория Live Well Collaborative, занимающаяся разработкой продуктов для пожилых людей. В результате данной инициативы уже выпущено более 20 новых продуктов.

Это новое видение технологии в качестве автономной эволюционирующей сущности, которая продолжает развиваться вне зависимости от того, кто руководит процессом, открывает совершенно удивительные перспективы. Люди – лишь пешки в этом процессе. Мы движемся на волне, но не управляем ею. Технология находит своего изобретателя, а не наоборот. Вряд ли можно как-то остановить этот процесс, если только не уничтожить половину населения Земли, да и в этом случае, возможно, технологический прогресс продолжится. История запрета технологических новшеств весьма показательна. Императоры династии Мин в Китае запрещали большие корабли, сёгуны в Японии – огнестрельное оружие, в средневековой Италии нельзя было прясть шелк, в Америке в 1920-х гг. – производить и продавать алкоголь. Такие запреты могли длиться достаточно долго – три столетия в истории Китая и Японии, но в конечном итоге они отменялись, если существовала конкуренция. Но при этом во всем остальном мире эти технологии продолжали развиваться.

Сегодня невозможно представить, что остановится развитие компьютерных технологий. Какая-то страна мира обязательно приютит у себя программистов, какие бы строгие запреты, к примеру, ни принимала ООН (эта идея абсурдна, что только подчеркивает мою мысль). Проще затормозить технологический прогресс в крупномасштабных производствах, требующих больших инвестиций и государственного регулирования. Так, к примеру, Европа на протяжении 20 лет довольно успешно поддерживает фактический запрет на производство генетически модифицированного зерна из соображений безопасности и, по-видимому, может делать то же самое в отношении разработок сланцевого газа – думаю, в значительной степени из-за неприятного звучания слова «fracking»[29] («разрыв»). Но и эти процессы невозможно остановить повсеместно. Генетические модификации и разрыв породы практикуются повсюду, снижая потребность в пестицидах и выброс углекислого газа.

Однако развитие технологии нельзя не только остановить, но, по-видимому, и ускорить. Как выразился Келли, «техниум хочет, чтобы началась эволюция». Технологические изменения – в гораздо большей степени спонтанный процесс, чем мы думали до сих пор. Это вовсе не героическая история революционеров-изобретателей, а неизбежное, постепенное накопление инноваций.

Вряд ли вас удивит, что, отстаивая постепенную, неизбежную и коллективную природу инноваций, я не являюсь сторонником патентов и авторских прав. Они отводят слишком важную роль отдельным личностям и подразумевают скачкообразный характер развития технологии. Я совсем не уверен, что они сыграли положительную роль в стимуляции творческого сознания в западном обществе, как часто утверждают. Шекспир создал выдающиеся пьесы, не защищая свои авторские права: в период постановок переписанные слушателями дешевые копии рукописей распространялись по всему Лондону.

Изначально идея патентования заключалась не в вознаграждении автора монопольным правом на прибыль, а в стимуляции обмена новыми идеями. Для этого, безусловно, необходима какая-то регуляция прав интеллектуальной собственности. Но эта регуляция зашла слишком далеко. Сегодня большинство патентов в такой же степени защищают монопольное право автора и отпугивают конкурентов, как способствуют обобществлению идей. А это тормозит инновационный процесс. Многие компании используют патенты в качестве запретов, преследуя изобретателей, покушающихся на их интеллектуальную собственность даже совершенно в других целях. В годы перед Первой мировой войной самолетостроительные компании мешали друг другу, используя патентное законодательство, замедляя тем самым инновационный процесс, пока не вмешалось правительство США. Примерно то же самое происходит сегодня в сфере производства смартфонов и в биотехнологии. Новые игроки, желающие выстроить новую технологию на основе уже существующей, вынуждены с боями прокладывать себе путь через «патентные заросли». (Я только что нарушил законодательство в области авторских прав: последние четыре предложения напрямую перенесены из моей статьи в Wall Street Journal.)

Неясно также, каким образом патенты решают вопрос одновременных открытий. Как я уже заметил, параллельные изобретения – скорее норма, чем исключение. Однако патентное законодательство настаивает, что кто-то обладает приоритетом и может извлечь из этого выгоду. Экономист Алекс Табаррок построил график, который показывает, что небольшие права на интеллектуальную собственность лучше, чем их отсутствие, но слишком строгие права приносят вред. Он считает, что американское патентное законодательство далеко от совершенства. В 2011 г. в книге «Возрождение инноваций» он утверждал, что на практике имитация часто обходится дороже изобретения. По этой причине нет большого смысла в защите интеллектуальной собственности, поскольку кривая обучения имитатора слишком крутая. Даже если в конце 1990-х гг. у вас была возможность скопировать поисковую программу Google, на преодоление всех подводных камней, которые пришлось преодолеть Google, у вас ушло бы так много времени, что вы все равно остались бы далеко позади.

Как мы видим, основная причина, почему имитация не намного дешевле оригинального изобретения, заключается в «невыраженном знании». Большинство мелких деталей и обходных путей, используемых производителями для достижения целей, остаются у них в головах. Даже самая подробная статья или патент не позволяют определить все, что понадобится другому человеку, чтобы пройти через лабиринт возможных экспериментов. В одном исследовании лазеров было сказано, что копии и письменные отчеты не помогали другим скопировать конструкцию лазера: нужно было идти и беседовать с людьми, которые сами его сделали. Фридрих Хайек именно это имел в виду, когда утверждал, что «знание обстоятельств, которые необходимо учитывать, не существует в концентрированной или интегрированной форме, а лишь в виде разрозненных и иногда противоречащих друг другу знаний разных людей». Или, как кратко высказался Карл Поланьи[30], «мы знаем больше, чем говорим». В 1970-х гг. Эдвин Мэнсфилд из Университета Пенсильвании изучил процесс разработки 48 химических, фармацевтических, электронных и механических продуктов в Новой Англии и обнаружил, что в среднем на копирование расходуется 65 % средств и 70 % времени, необходимых на изобретение. Причем речь шла о специалистах в конкретных областях. Копирование с нуля обходится еще дороже. Коммерческие предприятия осуществляют базовые исследования, поскольку знают, что это поможет им приобрести «невыраженное знание», приводящее к инновациям.