Окруженный бутылками и тарелками с разными колбасами, прижатый столом, который все время пододвигали к нему, Роже воспользовался короткой паузой, когда Мари-Лу поднесла к губам стакан, чтобы вставить словечко.
— Именно ради Дикки я и пришел к вам.
— Так я и думала. Этот парень самый…
Роже с удовольствием задушил бы звезду «Золотого погребка». Но он взял маленькую и твердую, теплую и крепкую ручку Мари-Лу.
— Милая моя Мари-Луиза, я не знаком с вами, но я так много слышал о вас… Дело серьезное… Я очень боюсь за Дикки. Тут одна вы сможете чем-нибудь помочь.
— А! — сказала Мари-Лу. — Вот оно что.
Веселость мгновенно слетела с нее. Казалось, она отложила ее в сторону, как шляпку. Перед ним теперь сидела храбрая, может, несколько грубая, практичная и сосредоточенная женщина.
— Пойду позвоню, — тактично сказал усач.
— Вечер будет трудным, качка уже началась, — мимоходом заметила Мари-Лу. — Ну, так в чем же дело? У нас всего полчаса.
— В том, что Дикки попал в ужасную западню. Ни Алекс, ни его друзья этого не понимают. А я в какой-то мере чувствую себя виноватым, потому что все исходит от моего брата, который…
Он рассказывал. Находил нужные, не слишком возмущенные, но внушающие недоверие и подозрение слова, те осторожные слова, которые тревожат, не вызывая страха, вроде «расхищение, обход законов, рискованная инвестиция»… Мари-Лу было теперь не до смеха.
— Неприятная история.
— И, как понимаете, весьма для меня щекотливая.
— Конечно. Что ни говори, он вам брат. А если всем станет известно, что они пытаются обчищать карманы звезд, которых вы лечите…
— Вот именно…
— Вам не нужно ни полиции, ни скандала, но вы хотите прекратить эти штучки. Напугать вашего брата. Вытащить Дикки оттуда. Меня, признаюсь, не удивляет, что Дикки позволил втянуть себя в такую историю. Он ребенок, он все о чем-то мечтает, что-то придумывает… Впрочем, дело не в этом. Скажите, секта вашего брата связана с рэкетом?
— С чем, простите?
— Ну, с рэкетом, с бандой вроде мафии?
Роже совершенно ошарашил этот вопрос.
— Нет, нет, он не гангстер!
— Иногда такие попадаются среди знакомых, — продолжала Мари-Лу. — Я ведь держала бар, знаете. Хорошо, значит, он рэкетом не занимается. Заметьте, мне это уже нравится, а вам? Ваш брат заставил Дикки подписать какую-нибудь бумагу?
— Пока нет. Но речь об этом шла. Как я понял, они хотели бы заставить его уйти из «Матадора»…
— Это потому, что он такой милый, Дикки, и еще… — вздохнула она. — Его может обвести вокруг пальца кто угодно. Он ведь даже давал бесплатные концерты! В пользу больных раком, стариков, каких-то шахтеров севера. Я, например, говорила ему, что шахтеры севера — это политика, тебе не следует в нее вмешиваться, согласна, что ты с севера, но это не причина… Нельзя ли отделаться от вашего брата с помощью дара? Нет? Он ведь не из трусливых? Значит, полиция тоже отпадает? Конечно, для вас это не совсем удобно… Придумала! Лига! Их сейчас полно развелось, я через пианиста моего друга смогла бы… Ну да! Лига, которая выступает против всех подобных штучек… Называется она АЖС, Ассоциация жертв сект. Сейчас их широко рекламируют, как раз то, что нам нужно. Адрес у меня будет сегодня вечером, если мы закончим не слишком поздно, так как пианист Жака кончает работу в баре «Шоз» в час ночи, мы могли бы заскочить к нему, а завтра я отправилась бы в АЖС. Правда, расшевелить их будет нелегко, ведь им все-таки нужна какая-то фактическая основа…
— Я могу сообщить подробности… фамилии, адреса, — пробормотал Роже, не отрывая глаз от скатерти. — У них уже были неприятности…
— Ах так! Отлично, займемся этим делом! Действительно, очень кстати, что сегодня последнее представление, поскольку потом у меня одна небольшая поездка. Пять дней в Лилле, и, сев на самолет, я, наверно, смогла бы приехать в Каор и… Мы, эскулап, вытащим оттуда нашего Дикки. Не волнуйтесь. Вы — шикарный малый. Да, хотя в конце концов это не в ваших интересах…
— Поль? Я звоню вам потому, что очень занят и приехать не могу, но дело весьма срочное. Что это за затея с представлением у вас в замке?
— Никакого представления не будет! Обычное музыкальное собрание. Мы пытаемся вновь объединить фанатов Дикки Руа, который, как вы знаете, разделяет наши идеи, и членов моей маленькой общины… Это частное собрание и, смею заверить, совершенно безобидное.
— Вы не могли бы его отложить?
— Это трудно, — задумчиво ответил отец Поль. — Трудно. Создалась какая-то весьма странная атмосфера… Жан, мне трудно вам объяснить это по телефону. Но полагаю, что после этого собрания все вновь прибывшие разъедутся. Впрочем, насколько я понял, наш друг Дикки сразу же уедет в Париж.
— Так было бы лучше. И было бы лучше, если бы собрание вообще не состоялось. Вам, разумеется, виднее, но…
— Боюсь, — возразил отец Поль, — что мы уже не сможем ему помешать…
— Собранию?
— Да, или чему-нибудь подобному. Жан, у меня довольно крупные неприятности.
— В Париже зашевелились, — сказал комиссар Линарес. — Я предупреждаю вас чисто по-дружески. Мне задавали вопросы. Это исходило от префектуры, но на самом деле все это идет от парижских ассоциаций. Боюсь, что Дикки Руа, как человек, разделяющий ваши идеи, излишне заметен. В этой игре слишком крупные интересы… Будьте осторожны, Поль.
— Не знаю, можно ли еще говорить об осторожности. Я не могу решиться, поставить ли мне на карту все или постараться замять это дело. Если сказать точнее…
— Не надо. Никаких уточнений. Я не желаю ни о чем слышать. Я лишь предупреждаю вас, что если вы устроите это собрание, то не исключено, что они захотят загнать вас в ловушку. Вы знаете, достаточно соврем немногого. А со всеми этими молодыми людьми, которые там собрались… Вы действительно не можете подождать несколько месяцев, не нарушая ваших планов?
— Я могу отказаться от своих планов, но не могу отложить собрание на неделю. Жан, я больше не в силах их сдерживать. Я могу лишь идти у них на поводу…
— Хорошо. Хорошо. Со своей стороны, я сделаю все, что смогу. Но и я не всесилен. Храни вас бог…
Это был первый полицейский комиссар, от которого отец Поль услышал: «Храни вас бог…» Но сейчас ему было не до смеха.
«Я сделал это». Случившееся потрясло Дикки больше, чем полный амфитеатр в Безье. Целых четыре года вокруг него так много сплетничали, обманывали, с добрыми или злыми намерениями скрытничали, что Дикки уже точно не знал, то ли его успех преувеличивают, чтобы его успокоить, вырвать какие-нибудь уступки, польстить ему, то ли преуменьшают, чтобы ограничить его требования.
Впервые он говорил со своими фанатами без заранее подготовленных текстов выступления, ответов на вопросы, и они поняли его. Дикки ощущал, что, помимо его жалких слов, сказалось еще нечто. Но он мог ошибаться. Эта возникшая в нем сила может оказаться просто-напросто иллюзией.
«Я сделал это».
И все-таки некий импульс исходил от него. И впервые это случилось вне сцены. Он отказался воздействовать на Колетту, даже на Дейва. Дикки не признал за ними права на безумие, на наркотики, он был не способен избавить их от этого, но и был не способен присоединиться к ним. Он — между двух миров. И вечно будет между двух миров, теперь он это знает. Но Дикки больше не придавал значения различию этих миров, ведь в каждом из них заключалась частичка его самого, которая имела право на существование. В каждом.
Дикки больше не боялся зеркал, не боялся собственного лица. Освобожденный, он смотрел на себя в упор. Дикки Руа. Дикки-Король.
— Даже Отцу ни разу такое не удавалось. Потрясающе!
— Отец выше этих дешевых штучек!
— Не скажи.
— У Дикки дар.
— Фитц, ты жалкий дурак. Какой там дар! Если ты этого ищешь, тебе лишь остается записаться на курсы фокусников… Истинный аскетизм…
— …святые тоже творили чудеса! Даже Будда…
