«Любящие сердца…» «И стынет в одиночестве любовь…» Афиши не лгут: Дикки Руа воспевает любовь. Порой тема становится шире — «Одною я живу мечтой…» или «Проблема рая… тревога дня… где та дорога… что ждет меня… забудь, что было… печаль пройдет, ведь — мир прекрасен… в нем рай нас ждет…», но, в сущности, это все тот же Эдем, идеальная страна, где львы и ягнята ходят вместе на водопой, где страдают мелодично, где понимают, где прощают…

Время от времени Полина обращает к нему свой восхищенный взгляд: «Ну? Вы не ожидали такого?» — и он не может не улыбнуться ей.

Но когда Дикки в конце первого отделения запел «И стынет в одиночестве любовь», Клод почувствовал в душе некое умиление, которое только разозлило его, и он уже абсолютно не сомневался, что пора что-нибудь выпить.

Наступил антракт. Буфет был установлен прямо на лужайке, под тентом.

— Выпьем кружечку? — нервно спросил он.

— О да! Пиво! — ответила Полина с видом гурманки, словно ей предлагали какую-то гастрономическую диковинку. Затем, вдруг заволновавшись: — А вы не…

Он понял.

— Я не всегда скандалю, когда выпью, понимаешь. Но клянусь тебе, что выпить мне необходимо.

Она остановила Клода прямо посреди толпы и положила ладош, на его руку.

— Понимаю, — серьезно сказала она. — Я не говорю с вами об этом, но уверяю вас, что понимаю. Я уже не ребенок.

И пока он стоял, застыв от удивления, выражение ее лица опять мгновенно изменилось, и, отвернувшись, она сказала:

— Пойдемте. Пиво там. Я попробую протиснуться без очереди.

Через секунду она вернулась с двумя большими кружками в руке.

— Две самые большие кружки. Нам их одолжили. Вернем потом. Подумать только, этот парень узнал меня, он следует за Дикки с самого начала. Пейте, пейте… Я принесу еще, если хотите.

Они выпили. Неожиданное открытие на некоторое время парализовало Клода. Значит, малышка Полина знала? Откуда?

— Интересно, — задумчиво спросила она, — где больше сахара, в пиве или в фанте? А, крестный?

— Не знаю, я даже не знаю, что такое фанта.

— Нечто вроде оранжина. Я, видите ли, соблюдаю диету. С моим ростом это необходимо. Если распустить — себя… Фу-у! Можно раздуться как шар.

— Тебе это не грозит, — сказал он, думая о другом.

— Еще кружку?

— Да.

В новехоньком, переливающемся костюме мимо прошел Морис Хайнеман, его красивые благоухающие волосы были тщательно уложены и блестели в тоскливом свете ламп.

— А! Полиночка моя! Нашла наконец обувку по ноге? Миленочка на лето?

— Это мой крестный! — возмутилась девушка.

И извинилась перед Клодом:

— Он всегда такой, не обращайте внимания. Когда-то был профессиональным артистом, ведущим телепередачи «Старая Бельгии» в Брюсселе. (Рассказывая, она локтями прокладывала путь, тянула его за собой к деревянному прилавку, где продавали пиво.) Он все время смеется над тем, что я девушка.

После антракта Клод охотно усаживается на прежнее место. С ощущением вновь обретенного, на несколько мгновений, покоя. И концерт (не из-за этих ли огромных кружек?) кажется ему значительно лучше. Абсолютно дурацким, но не таким уж плохим.

Вечер закончился чуть ли не баталией вокруг Дикки, согласившегося надписать пластинки. В самозабвенном восторге, который, по-видимому, был отличительной чертой ее характера, Полина бросилась в гущу дерущихся, благодаря маленькому росту протиснулась между ними и, сияющая, вернулась с пластинкой, украшенной надписью: «Друзья наших друзей… Теперь и я твой друг, мой дорогой Клод. Дикки Руа». Это обращение на «ты» вызовет у Клода недоумение на следующее утро, когда он обнаружит пластинку на ночном столике…

Расходятся. То есть совершенно четко распределяются на группы. Возбужденные девушки провожают Дикки до машины или набрасываются на музыкантов, которые позволяют себя целовать. Разнаряженные фанатки направляются затем в пивной бар «Ноэль», рядом с которым дремлют мотоциклы их провожатых. Вечер закончится для них в неоновом свете, у музыкальных автоматов, которые, проглотив жетонов на целое состояние, будут снова и снова проигрывать «Аннелизе» или «Любящие сердца». Семейные пары, случайные зрители, так и не дождавшись какого-нибудь инцидента, потоптались некоторое время на расчищенной площадке, наблюдая за погрузкой инструментов, за рабочими, приехавшими демонтировать шапито, затем направились к стоянке машин, крича друг другу «до свидания» или назначая встречу в городе. Но истинные фанаты собрались сегодня в кафе.

Центральное кафе. Белое вино здесь совсем неплохое, и Клод смакует его маленькими глотками, правда, с некоторой осторожностью — нельзя же снова заставлять Полину стыдиться его.

Долгое и шумное застолье. Клод старается быть чрезвычайно приветливым. Всем этим людям, кажется, доставляет величайшее удовольствие знакомство с ним.

— Крестный Полины! Так он из наших! Член нашего великого братства энтузиастов! — воодушевившись, восклицает мсье Морис.

Эльза Вольф толкает его локтем, чтобы охладить этот пыл, и он немного стихает, — деталь, которую с абсолютной ясностью Клод припомнит на следующий день, хотя в данный момент не осознает, что она врезалась в его память.

— Чрезвычайно польщен, — сказал Ванхоф, пожимая Клоду руку.

И, будто извиняясь за невоздержанную веселость мсье Мориса, изобразил на лице сочувствие. Минута неловкости на этом конце стола. Несколько человек, не сговариваясь, начали вдруг обсуждать концерт — эта тема всегда была неисчерпаемой и захватывающей.

— Мне немного жаль, — мечтательно говорит Анна-Мари, что Дикки все еще поет «Я пью за троих» и «Ты мне нравишься в очках», в отличие от «В цветах и сердцах» это чисто коммерческие песни.

— Позвольте, — безапелляционно перебивает мсье Морис, — в своем жанре это все-таки шлягеры! Не нужно забывать, малышка, что программу приходится строить. После эмоционального накала, который вызывает такая песни, как «В цветах и в сердцах», необходима передышка! Нельзя же в течение трех часов держать три тысячи человек на эмоциональном пределе…

— Может быть… — без особой уверенности соглашается Анна-Мари.

— Я согласен с Морисом, — говорит юноша студент, изучающий, по его словам, социологию. — Надо же набрать высоту, Анна-Мари!

Может быть, дискуссия вызвана его присутствием? Клоду кажется, что за всем сказанным проглядывают кавычки, ритуальные формулировки, таинственный мир, к которому его приобщают с большой осторожностью.

— Во всяком случае, — вставляет Полина, — он никогда не пел «Одною я живу мечтой» так, как сегодня. Я так счастлива, что крестный впервые услышал его в этот день! И Дикки сделал для него красивую надпись на пластинке, в которой…

Но за столом все уже зашумели и растроганно, с удивлением и интересом повторяли: «В первый раз! Он впервые услышал Дикки…»

— О! Если это впервые, — добродушно сказал Морис Хайнеман, — то это потрясающе! Впечатления мсье, разумеется, очень отличаются от того, что испытывают такие профессионалы, как я или наши друзья, почти ставшие ими… Ну тогда, Клод, — вы позволите называть вас Клодом? — тогда самое, самое первое ощущение…

Все взгляды с живейшим интересом обратились к нему. Оробев немного, Клод отвечает:

— Безусловно, это шок…

Он пытается подыскать выражение, но продолжать уже незачем. Морис подхватывает слово, едва сорвавшееся с языка.

— Шок! Как точно сказано! Заметь это, дорогой Давид. Разумеется, этот шок со временем испытываешь уже не каждый день. Зато мы наслаждаемся нюансами, различной манерой исполнения, мастерством артиста… как очень хорошо выразилась Полина, нечасто Дикки исполнял «Одною я живу мечтой» с такой ностальгией, так романтично… Напротив, «В сердцах и цветах», как мне показалось, несколько…

Его перебивают негодующие крики.

— О нет, Морис! — восклицает Жорж Бодуэн. — Полагаю, что я имею какое-то право судить об этом! Когда после полиомиелита я был на грани самоубийства, именно эта песня удержала меня над пропастью!