— Ну хорошо, — сказал он. Он был не в состоянии ничего добавить, у него сильно обложило язык, и во рту стоял вкус виски от предыдущей ночи.

Он откинул одеяло и выбрался из кровати, протирая глаза, потом с благодарностью выпил горячий сладкий чай. Бреннер ушел, удовлетворенный, что тот наконец окончательно проснулся.

За десять минут Майкл помылся, побрился и собрался в столовую на завтрак. Он не хотел завтракать, в желудке, как обычно, крутило, но он знал по опыту, что его страх пройдет, как только оно кажется в кабине, и потом, вероятно, у него нескоро появится возможность что-нибудь съесть.

Остальные ребята из эскадрильи были уже в столовой, воздух был густым от сигаретного дыма, но они поприветствовали его только кивками. В такой ранний час никто не разговаривал. Майкл понимал, что, как и он, здесь каждый пытается взять себя в руки, зная, что сегодня будет еще один день, и старается не думать, сколько из них не вернется до вечера.

Было 28 мая, и сегодня, вероятно, повторится вчерашний день, они будут летать над Францией, пытаясь перехватить немецких бомбардировщиков, намеревающихся разбить английские и французские войска, отступающие к Дюнкерку.

Вчера Майкл сбил Me-109, но это был самый ужасный, один бог знает какой кошмарный день. Достаточно неприятное зрелище являли собой беспорядочные ряды солдат, пытавшихся дойти до пляжей Дюнкерка, откуда их должны были доставить домой, но внутри страны он видел огромные толпы людей, убегавших от немцев: женщины с младенцами на руках, малыши, хватающиеся за материнские юбки, мужчины, толкающие впереди себя тележки с пожитками. Им приходилось пробираться через изуродованные тела, сгоревшие машины, повозки и трупы животных, и Майкл был готов убить немецких пилотов, которые открывали огонь по невинным мирным жителям.

У «спитфайра» хватало топлива максимум на полтора часа. Двадцать минут до Франции, двадцать минут назад, и теоретически оставалось пятьдесят минут на то, чтобы атаковать немецкие самолеты. Но единственный способ разбить этих подонков был, если лететь на максимальной скорости более 300 миль в час, подобраться близко, расстрелять все боеприпасы, а затем стремглав умчаться, как летучая мышь из ада. Но на максимальной скорости двигатель Merlin буквально жрал топливо, и Майкл должен был учитывать, что должен оставить его достаточно для возвращения домой.

Четвертый вылет за день вчера был самым худшим. Небо было ясным, а в следующую минуту враги налетели отовсюду, было похоже, будто он влетел в рой ос Майкл погнался за одним самолетом, который был вдалеке от основной кучи, облетая его с разных сторон, чтобы сбить. Но вдруг его окружили — сверху, снизу и с обеих сторон. Он забыл надеть свой шелковый платок, и шею растерло в кровь, пока он пытался крутить головой, держась настороже. Он выстрелил в 109-й, который находился справа от него, и в другой, который был снизу, и быстро нырнул, чтобы ускользнуть от них. Он почувствовал резкую встряску, когда в него попали, и на несколько секунд подумал, что ему конец. Но было задето только левое крыло, и он умудрился взять себя в руки, ушел, сделав «бочку», и помчался назад в Англию. Он чудом умудрился дотянуть, планируя несколько последних миль, чтобы сэкономить топливо, а солнце так жарило кабину, что пот заливал глаза и он почти ничего не видел перед собой. Он был на волосок от смерти.

После чая и ломтика тоста Майкл присоединился к остальным. Их отвезли на летное поле, и у каждого в руках был парашют. Холодный, серый рассвет на летном поле. Тишина, но поле не было пустым — механики стояли наготове. Многие из них всю ночь провели за починкой и пригонкой самолетов.

Майкл много раз видел одну и ту же сцену, но она никогда не переставала волновать его. Ряд крепких маленьких «спитфайров» в утренней дымке был похож на свору собак, готовых к охоте. Сейчас стояла убийственная тишина, но через минуту, когда оживут и взвоют мощные двигатели и воздух пропитается запахом бензина и машинного масла, летное поле совершенно преобразится.

Самолет Майкла починили, и он вспрыгнул на крыло, положил парашют, скользнул в кабину и завел двигатель. Как только он садился на свое место, страх обычно проходил, и сегодняшний день не был исключением. Он проверил приборную доску и индикаторы радио, топлива и охлаждающей жидкости и поднял большой палец вверх, обозначив механикам, что все отлично. Затем, выключив двигатель, он выбрался из самолета и поплелся к палатке на запасном аэродроме ждать с остальными ребятами приказа подниматься в воздух.

Это время Майкл не любил больше всего. Ему не терпелось взлететь, и он не хотел болтаться вокруг, имея время думать. Некоторые читали, другие играли в шахматы, некоторые лежали на раскладушках и спали, а другие молча курили, передавая одну сигарету по цепочке.

Но Майкл неизменно думал об Адель. С тех пор как она его отвергла, он испытал все возможные эмоции. Недоверие, гнев, жалость, ненависть и глубокую, глубокую тоску. Он ломая себе голову, пытаясь понять, что он сделал не так, и время от времени говорил себе, что хорошо, что отделался от нее. Он пытался убедить себя, что она изменяла ему, даже пытался уговорить себя, что она сошла с ума. Но с какой бы стороны он ни смотрел на это, он всегда возвращался к одному и тому же. Наверняка в те выходные к ней вернулись приютские кошмары. Все остальное казалось нелогичным.

И все же, если дело было в этом, Майкл чувствовал, что ей сейчас нужно, чтобы ее любили, более чем когда-либо. И его чувство одиночества было, вероятно, ничтожным по сравнению с тем, что происходило у нее в голове.

Он больше не возвращался в Винчелси, это было для него невыносимо. Если мать хотела видеть его, она приезжала в Лондон, и он встречался с ней там. Отца он сначала отказывался видеть, считая его по меньшей мере частично виноватым, поскольку он не одобрял Адель. Но когда он однажды объявился в Биггинг-Хилле вскоре после объявления войны, Майкл не мог отказать ему во встрече, потому что его товарищи увидели бы, что они как чужие.

К его удивлению, отец извинялся за свою жесткость в отношении Адель. И хотя он говорил все то, чего Майкл ожидал, что, вероятно, их разрыв был к лучшему, он все же признал за Адель некоторые качества, достойные восхищения. Он также проявил необычную чувствительность. Он прямо-таки обнял Майкла и сказал, что первая любовь всегда приносит боль и что он сочувствует ему.

— Не хочешь поиграть в карты, Майкл?

Вопрос Джона Чэпмена резко вывел Майкла из его грез. Джон был самым близким его другом в эскадроне, и хотя они принадлежали к разным социальным слоям, они быстро стали закадычными друзьями, когда он прибыл в Биггинг-Хилл около семи месяцев назад.

Джону не был еще двадцати, и он выглядел еще моложе со своим круглым лицом, светлыми волосами и невинными большими глазами. Он воспитывался на ферме в Шропшире, ходил в местную среднюю классическую школу и работал в гараже, где и ощутил впервые вкус к самолетам. Он рассказал Майклу, что его попросили поехать на летное поле в десяти минутах от места, где он работал, чтобы доставить некоторые детали, и пока он там был, ему предложили прокатиться на биплане. Пилот прокатил его так, что у него волосы встали дыбом, но, как бы Джон ни был перепуган, он понял, что самолеты — его призвание, и поэтому подал заявление на вступление в ВВС, готовый стать членом наземной команды, если не пройдет как пилот. Но, похоже, экзаменационной комиссии понравилось то, что они увидели, и ему позволили пройти ускоренные курсы подготовки.

Майкл согласился поиграть в карты, зная, что это отвлечет его от мыслей об Адель и ожидания приказа подниматься в воздух. Джон раздал карты, но прежде чем заглянуть в свои, он сурово посмотрел на Майкла.

— Если со мной сегодня что-то случится, ты сообщишь моим старикам? — спросил он.

— Конечно, — ответил Майкл. — А ты моим?

Джон кивнул, и они начали играть, будто поговорили о чем-то совершенно несерьезном вроде того, куда потом пойдут пить пиво.