Но Майкла больше беспокоили ноги, потому что они были сломаны в двух местах, и у монашек было недостаточно медицинских знаний, чтобы верно составить кости. Он очень сильно хромал, и боль никогда не прекращалась, особенно сейчас, когда похолодало. Он каждый день делал упражнения, которые порекомендовал Гарри, и не переставал надеяться, что в один день он полностью выздоровеет.
Многие из его товарищей-заключенных только и говорили, что о побеге. Майкл в душе был с ними, но он знал, что они не смогут включить его в свои планы, он оказался бы обузой. Он бежал в свои мечты, и это получалось у него как нельзя лучше. Мечты, где все было залито солнцем, помогали ему справиться с холодом, прошлые спортивные победы помогали забыть о боли. Но по какой-то странной причине именно памятные холодные или дождливые дни, проведенные с Адель, по-настоящему переносили его домой.
Майкл вспоминал, как они бродили по болотам, как ездили под дождем на велосипедах, но прежде всего — тот морозный день в Лондоне, когда они в первый раз занимались любовью.
Он вспоминал запах ее кожи и ее волос, чувствовал шелковистость ее кожи и слышал, как она шепотом обещает ему любить его вечно. С тех пор у него были другие женщины, но ни одна не тронула его душу так, как Адель.
Мама написала ему длинное письмо о том, каким хорошим другом ей стала Роуз, мать Адель. Если верить словам матери, Роуз удалось помочь ей там, где доктора опустили руки: у нее уже не было плохих дней, когда она отказывалась вставать с постели, и она почти совсем прекратила пить.
Майкл горячо надеялся, что это было правдой, и еще он был рад, что у нее есть хороший друг. Хотя очень сложно было представить Роуз Талбот, так пренебрегавшую своей дочерью, в роли чьего-либо друга.
Он также задумывался над тем, как Роуз удалось снова пробраться в жизнь миссис Харрис, и предположил, что единственным человеком, кто мог бы рассказать ему об этом, была Адель. Еще он хотел спросить ее, почему она пошла увидеться с его матерью, когда услышала, что он пропал без вести. Для Адель не было смысла проявлять заботу и симпатию к тем, кто плохо обходился с ней. Разумеется, если только она все еще не любила его. Именно эта слабая надежда держала его в самые черные дни.
Глава двадцать восьмая
1944
— Давай двигайся, а то мы опоздаем, — рявкнула Хонор в сторону Роуз, которая выковыривала остатки пудры из пудреницы пилочкой для ногтей и пыталась напудриться этими остатками. — Тебе не нужно мазать лицо этой грязью, чтобы просто увидеться с Эмили.
Их пригласили в Хэррингтон-хаус отпраздновать успех высадки десанта в Нормандии, который начался на неделю раньше, шестого июня. Но они обе чувствовали, что настоящей причиной званого ужина было желание Майлса и Эмили показать, какими они стали хорошими друзьями. Может быть, они даже надеялись, что в будущем снова смогут жить как муж и жена.
Хонор была в восторге от того, что они снова были друзьями, — она уже упаковала с собой две бутылки вина из можжевельника и готовилась произнести тост. Бутылки были из партии, которую она отложила в начале войны с намерением открыть, когда война будет окончена. Они открыли одну бутылку после того, как сообщили, что Майкл жив, и вино оказалось как нектар, а поскольку Эмили говорила, что Майлс всегда ворчит, что нигде не достать вина, а виски и бренди почти совсем исчезли, Хонор надеялась, что он будет впечатлен.
— Это платье не слишком в обтяжку? — спросила Роуз, отложив пудреницу. Она разгладила книзу светло-голубой креп и, нервничая, посмотрела на мать.
Платью было по меньшей мере восемь лет, она привезла его с собой из Хаммерсмита, когда в последний раз ездила в Лондон.
— Нет, оно не слишком в обтяжку, — честно сказала Хонор. — Ты так думаешь только потому, что уже очень давно не наряжалась. Думаю, Эмили вполне может тебе позавидовать, оно такое красивое.
Хонор про себя думала, что ее дочь выглядит как на картинке. Пять лет войны, перебои с едой, нехватка новой одежды и постоянные беспокойства превратили многих женщин в неряшливых и истощенных, но не Роуз. Свежий воздух, физический труд и ограничение в алкоголе сотворили чудеса. Ее светлые волосы сияли так, как в молодости, кожа светилась здоровьем, а фигура была подтянутой и стройной. Вчера вечером она легла спать в бигуди, и сейчас волосы падали на ее плечи роскошными локонами. Может быть, платье было немного старомодно — практичная одежда на рынке сейчас была очень простой и ткань на нее расходовалась экономно, но старое платье Роуз было расшито на лифе, а юбка была скроена по косой и обольстительно прилегала к ее бедрам. Но вряд ли нашлась бы женщина, которая предпочла бы его скучной, дешевой одежде, которую носило сейчас большинство.
— Ну пойдем уже, ради бога, — раздраженно сказала Хонор.
Роуз молча подняла сумочку и взяла фонарик на случай, если они будут возвращаться домой поздно. Она не хотела идти. Ее приводила в ужас мысль о том, что придется сидеть за столом напротив Майлса.
Она была очень довольна, что они с Эмили уладили свои раздоры. Роуз очень привязалась к Эмили и гордилась тем, что ее подруга была счастлива отчасти и потому, что именно она помогла ей взять себя в руки. Но с Майлсом она разговаривала не более пары минут с того дня, когда они столкнулись на пороге Хэррингтон-хаус. И перспектива провести вечер рядом с ним пугала ее. Возможно, он все еще зол на нее за шантаж, так же как она все еще мялась от неловкости. Потом еще были Хонор и Эмили, блаженно верившие, что в тот момент, когда Майкл вернется, они с Адель бросятся друг к другу в объятия. Четверо людей, хранивших столько тайн, за одним столом — она чувствовала, что быть беде.
Они закрыли входную дверь и быстро зашагали по дороге. Было почти пять часов, солнце еще грело, и вечер был таким мирным. До вчерашнего дня они беспрестанно слышали пушечную стрельбу на Ла-Манше. Хонор сказала, что эти звуки точно такие же, как двадцать восемь лет назад в битве на Сомме.
— Что ты говорила, она для нас готовит? — спросила Хонор, когда они поднимались по холму по направлению к Винчелси.
Роуз улыбнулась. Вот уже несколько месяцев мама беспокоилась по поводу еды. Она при любом удобном случае сводила к ней разговор. Роуз было интересно, как бы она выжила, если бы жила в городе и ей приходилось обходиться только едой по карточкам. Похоже, она не понимала, какой удачей была возможность иметь яйца, кур и кроликов, и для нее наступал конец света, когда кончался сахар.
— Она сказала, что ей удалось раздобыть немного мяса барашка, — сказала Роуз. — Надеюсь только, что она приготовила его так, как я объяснила.
Экономка Эмили ушла некоторое время назад, и она не нашла кем ее заменить. У нее еще оставалась миссис Томас, которая приходила убирать несколько раз в неделю, и Роуз обучала Эмили готовить. К всеобщему удивлению, она училась быстро и получала от этого удовольствие. По сути, она стала хорошей хозяйкой и гордилась своим домом и садом. Она часто говорила, что в тот день, когда обнаружилось, что Майкл жив, до нее дошло, как ей повезло, и она исполнилась решимости к тому времени, как он вернется домой, стать такой матерью, которой он будет гордиться.
— Эти туфли меня убивают, — сказала Хонор, приостановившись под Лэндгейтом и глядя на свои распухшие ноги в блестящих коричневых лодочках. — Мне не надо было тебя слушать, надо было надеть старые.
Роуз вздохнула. Какое-то время назад она убедила Хонор, чтобы та сшила себе новое платье из ткани, лежавшей много лет. Она закончила его как раз на этой неделе, и оно выглядело прелестно — пуговицы до самого низа, короткие рукава, светло-зеленый хлопок с маленькими белыми ромашками. У нее еще была хорошая фигура, и с причесанными кверху волосами она выглядела почти элегантно. Но Роуз пришлось сражаться, чтобы заставить мать надеть чулки и красивые туфли.
