Адель была удивлена тому, что он так открыто разговаривает, особенно в доме жены.

— Да, вы правы. Но лучше бы вы ничего не говорили про речку. Миссис Бэйли, наверное, была сама не своя от горя в тот момент, а сейчас ей будет неловко от того, что я знаю об этом.

— Мне никогда не приходило в голову, что твоя семья не захочет тебе рассказать, — сказал он задумчиво.

— Бабушка никогда не была сплетницей, и у нее большое сердце, — с гордостью сказала Адель. — Она очень любила Майкла и, разумеется, сочувствовала его матери и не захотела бы, чтобы об этом случае узнали. Что касается моей матери, наверное, у нее, в конце концов, есть некоторая деликатность.

Эмили вернулась, неся поднос с чашками чая, и они втроем немного поговорили о войне, о том, как ранило Хонор во время налета, и о том, как медсестры выхаживают раненых.

Адель показалось, что Эмили справляется с ситуацией. Она видела ее много раз в худшем состоянии, когда работала на нее. Потеря Майкла, безусловно, открыла ей глаза на беды других людей, и она проявляла настоящее сочувствие к тем, чьи дома разбомбило и кто остался вдовой или сиротой.

Майлс был менее язвителен и предвзят, чем раньше, горе смягчило его. На его глаза навернулись слезы, когда он говорил о своем старшем сыне и зяте, которых должны были скоро послать за пределы страны, и он боялся, что потеряет и их. Он ничем не унижал Эмили, а когда упоминал о внуках, в его голосе была нежность.

Адель оставалась достаточно долго для визита вежливости, потом в качестве предлога уйти объяснила, что должна еще купить свечи, и сказала, что ей пора.

— Спаси тебя Бог за то, что ты пришла, — сказала Эмили, целуя ее в щеку. — Пожалуйста, попроси Хонор и Роуз, чтобы они как-нибудь ко мне зашли. Скажи им, что я занимаюсь сейчас кое-какой добровольной работой, и у меня все отлично благодаря им.

Майлс пожал Адель руку и пожелал ей всего хорошего, потом проводил до входной двери.

Когда она ступила на мостовую, Майлс вдруг остановил ее.

— Я очень прошу у тебя прощения, — сказал он.

Адель посмотрела ему прямо в глаза.

— За что?

— За то, что причинил тебе столько несчастья, — сказал он.

— Значит, вы хотите, чтобы я видела вас в лучшем свете, так? — сказала она с насмешкой. — Я думаю, для меня было самым большим шоком обнаружить, что мой отец — хам, сноб и человек, который бьет слуг.

Майлс поморщился.

— Может быть, ты невысокого мнения обо мне, Адель, но я сам в этом виноват. Я же увидел в тебе многое, за что тебя можно любить и уважать. С тех пор как пришло известие о том, что Майкл пропал без вести, мне пришлось многое переоценить в своем характере и в жизни. Я обнаружил, что многое не имеет смысла. — Мне это ни о чем не говорит, — сказала она, раздраженная тем, что он все сводит к своим чувствам. — Мне пришлось жить с сердечной болью с того дня, когда вы сказали, кем мне приходитесь, и стало еще больнее, когда я услышала, что Майкл пропал. Я надеюсь и молюсь, чтобы он находился где-нибудь в лагере для военнопленных и в конце войны вернулся домой невредимым. Тогда у вас и у вашей жены все будет отлично. Но я буду все в той же ситуации, я не смогу встретить его с радостью ни как сестра, ни как любимая.

— Мне очень жаль, — сказал он, взяв ее руки в свои. — Действительно очень жаль. Если тебе нужна будет какая-либо помощь, Адель, приходи ко мне. Я не могу изменить прошлое, но, может быть, я смог бы сделать что-нибудь для тебя в будущем.

Адель хотела было сказать что-то резкое, но никакие умные слова не приходили ей в голову. Все, что она видела, — это пара глаз, невероятно похожих на ее, все, что слышала, — это искренность в его голосе, все, что чувствовала, — это тепло его рук на своих.

Он вынул визитную карточку из кармана и вложил ей в руку, закрывая ее пальцы вокруг карточки.

— Звони мне. Что бы ты обо мне ни думала, как бы нам обоим ни было больно узнать, что я твой отец, я прежде всего горжусь тем, что моя дочь выросла таким хорошим и сильным человеком.

Адель попятилась. Она знала, что как адвокат он имел большой опыт в произнесении трогательных речей, которые совершенно определенно по большей части были ложью. Но все же его слова тронули ее. Она почувствовала, что он будто вдруг заполнил какую-то пустоту в ней, и поняла, что должна бежать от него, пока не расплакалась.

Глава двадцать шестая

1942

— Мне все до смерти надоело, — зевнула Джоан, разливая чай по чашкам себе и Адель. — Как хочется залезть в кровать и вздремнуть.

Недавно пробило полночь, несколько пациентов из их палаты крепко спали, и они проскользнули в палатную выпить чаю и поболтать.

— Подумать только, мы когда-то жаловались, что у нас дел по горло, — рассмеялась Адель.

В апреле прошлого года, когда она была в Рае, ночные налеты прекратились. К тому времени, как она приехала в Лондон, люди более или менее вернулись к своей обычной жизни и с оптимизмом считали, что с «блицкригом» покончено. Но десятого мая был ужасный налет, самый серьезный со времени начала войны, и к утру прошли слухи, что погибло три тысячи человек. Бомбы попали в здание суда, в Тауэр и в монетный двор. Были разрушены все мосты между Тауэром и Ламбетом и повреждены сотни газопроводов. Серьезно разрушено было Вестминстерское аббатство, и даже фасад Биг-Бена был изрыт дырами. Не хватало воды, чтобы тушить пожары.

В ту ночь и два последующих дня и ночи Адель вместе со всем остальным персоналом больницы работала на пределе, помогая пострадавшим. Хотя тогда никто не выражал открыто своих страхов, Адель ясно читала в каждом лице один и тот же вопрос: «Сколько мы еще сможем вынести?»

Но после того как пострадавших подлечили и отослали домой, погибших похоронили и дороги расчистили, больше таких налетов не было. Хотя в Лондоне и в других городах случались периодические бомбежки, казалось, что теперь с «блицкригом» покончено, и в больнице снова воцарилось относительное спокойствие.

В декабре прошлого года японские самолеты разбомбили Перл-Харбор. На следующий день США и Великобритания объявили войну Японии, а затем война Соединенным Штатам была объявлена Германией и Италией.

Адель с Джоан встречали новый, 1942 год на танцах в «Империи» на Лейсестер-сквер, а через два дня было объявлено, что Япония захватила Филиппины и вторгается в Ост-Индию. К концу января в Англию начали прибывать американские войска, вызвавшие огромное волнение среди медсестер. Даже Адель, которая до тех пор не интересовалась мужчинами, не могла не найти этих жизнелюбивых, воспитанных и щедрых мужчин привлекательными.

С февраля она начала ходить на танцы как минимум раз в неделю, и пять раз разные мужчины приглашали ее в кино или выпить. Ей очень понравился светловолосый голубоглазый лейтенант Роберт Онслоу из Огайо, которого она встретила в «Углу Радуги», в клубе для военнослужащих всех званий в старом ресторане «Дель Монико» на углу Шефтесберри-авеню и Пикадилли. Он водил ее в театр на «Блаженный дух» по Ноэлю Коварду и в кино на «Ребекку» и «Прощай, мистер Чипс». Но в мае его откомандировали на базу в Саффолк, и его письма постепенно стали приходить все реже, пока он совсем не перестал писать.

Адель не огорчило окончание так и не начавшегося романа, потому что Джоан совершенно справедливо заметила, что в море еще очень много рыбы. Она была уже достаточно рада тому, что ей снова может понравиться мужчина. Ей было хорошо оттого, что она стала, как и ее подруги, жить днем только вечерним свиданием, получать удовольствие от жизни и ничего не принимать слишком всерьез.

Сейчас она понимала, что день, когда она снова столкнулась лицом к лицу с Майлсом в Винчелси, стал поворотным моментом в ее жизни. Появившееся у нее спокойствие духа почти наверняка было вызвано тем, что она сумела справиться с обидой, которую держала на мать.

После разговора с Майлсом в тот день она вернулась домой и попросила Хонор и Роуз рассказать ей о том, как Эмили чуть не утонула. Роуз не очень хотелось говорить на эту тему, она отмахнулась от участия в разговоре и вышла погулять, но Хонор оказалась намного более словоохотливой. Она не только в живописных выражениях рассказала о событиях той ночи, но и сказала, что Эмили в самом деле обязана жизнью смелости и выдержке Роуз и ее пренебрежению собственной безопасностью. Она также упомянула, что некоторые вещи, которые рассказывала Эмили, находясь в расстроенных чувствах, заставили ее саму задуматься о своих материнских ошибках.